Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Тотчас же на бетонные ступеньки добротной парадной лестницы выбежали две девушки в беретах, — и тогда тоненький юноша (он был не в пожарной, а в солдатской каске) помчался без оглядки, с уверенностью, что и Семенихина, и Юшкова, и даже неизвестная ему девушка последуют за ним.
Через прибрежный молодой садик, мимо памятника летчику Хользунову, все четверо стремглав вылетели на площадь Павших борцов. Но что здесь творилось! Здесь било в упор таким крутым иссушающим жаром, как если бы вдруг у самого лица открыли завалочное окно мартена.
Однако юноша в каске не растерялся. Он кинулся к зданию с пылающей крышей и с черным дымом в верхних окнах. Это и была гостиница «Интурист». Следом за юношей Ольга вбежала через парадные двери в вестибюль, сумрачный, напоенный запахом лекарств. В отсветах пожарища она сразу разглядела людей в больничных халатах. Медленно и опасливо они спускались по мраморной лестнице; почти у каждого были костыли, тросточки или обыкновенные суковатые палки, тот же, кто не имел такой опоры, цепко хватался руками за перила.
Это были, видимо, выздоравливающие, раз они сами могли передвигаться. И Ольга, с ласковым упрямством приговаривая: «Пустите! Да пустите же, родненькие!», стала подниматься вверх, где наверняка находились самые беспомощные раненые.
На третьем этаже она встретила двух медсестер, которые несли носилки с человеком в перекрещенных на груди, как пулеметные ленты, бинтах; тут же, следом за носилками, шел старенький врач в пенсне и, подобно поводырю, вел за руку раненого с наглухо обвязанной головой. Но вместо того чтобы обрадоваться нежданным помощникам, врач этот сердито задребезжал хлипким голосишком: «Наверх, наверх!.. Здесь без вас управимся!» И пришлось подниматься все выше, на задымленный четвертый этаж…
Там дым забивал весь коридор. Ольга, однако, нащупала ручку первой попавшейся двери, с силой рванула на себя… В гостиничном номере на трех железных кроватях лежали распластанные, в гипсе, раненые, видимо примирившиеся с участью обреченных.
— Юшкова, Семенихина! — позвала Ольга. — Будем их выносить прямо с койками!
Дверь, на счастье, оказалась широкой. Кровати удалось выкатить без особой промешки. Куда труднее было нести раненых вниз по лестнице. Но все же первую кровать спустили вполне благополучно.
Внизу, в вестибюле, уже настоялся запах грязных бинтов и прелой одежды. Здесь повсюду — на кроватях и диванах, в кожаных креслах и на сдвинутых стульях, а большей частью прямо на холодном каменном полу лежали и сидели в тягостном ожидании раненые бойцы.
— Проворьтесь, девчата! — прикрикнула Ольга. — Надо доставать носилки и бежать наверх!
В это время к массивным дверям тенью метнулся вороненый ЗИС и следом же подкатило несколько грузовиков — высоких, армейских, с крытыми кузовами. И Ольга, которая совсем уже собралась бежать наверх по лестнице, порывисто обернулась из-за плеча и в тот же миг увидела брата Алексея. Коренастый, с седоватыми висками, очень бледный и взволнованный, он, однако, не ворвался впопыхах, а машисто, твердо шагнул в вестибюль, и черные глаза его вспыхнули с зоркой властностью. И сразу же к брату, семеня, подошел старенький врач в пенсне и вытянулся с готовностью подчиненного. Но секретарь обкома, обведя всех стремительным взглядом, ко всем и обратился:
— Положение, товарищи, опасное, однако не безвыходное. Раз центральная переправа временно вышла из строя, будем эвакуироваться через Краснооктябрьскую. Машины ждут. Первыми отправятся тяжелораненые.
Семенихина и тоненький юноша побежали наверх, а Ольга с Юшковой стали выносить раненых к машинам. Они без устали сновали с носилками и лишь однажды замешкались, услышав приказ врача в пенсне: «Этого оставьте!.. Этот уже отмучился…» И тогда же Ольга впервые подумала о родителях: живы ли?..
24 августа
Ночь уже наступила, но для тех, кто выжил в эти страшные часы разрушения и гибели близких, трагический день 23 августа продолжался, потому что продолжалась методичная садистская бомбардировка жилых домов и заводов, потому что небывалый пожар, раздуваемый ветром, не угасал почти на всем протяжении шестидесятикилометрового города, от Спартановки до Красноармейска.
И Ольга среди этой постоянной опасности и ежесекундных хлопот утратила всякое ощущение времени.
— Ну еще… еще, родненькие, немного потеснитесь! — по-бабьи сердобольно, морщась при каждом стоне, уговаривала она, стоя в кузове, в то время как ей и ее новой напарнице, медсестре-толстушке, передавали очередного раненого. — Сейчас мы вас мигом на Краснооктябрьскую, — продолжала она уже повеселевшим голосом оттого, что раненого удалось вплотную подсадить к товарищам по несчастью. — А там, на переправе, мой отец капитанствует, а ему мать подсобляет, и всех вас скоренько перекинут за Волгу, — убеждала она других, невольно убеждая и себя в том, что родители сейчас действительно находятся на переправе и, значит, с ними никакой беды не может случиться.
Вскоре несколько грузовиков были готовы к отправке. Старенький врач в пенсне возглавил их колонну, а Ольгу назначил проводницей. И так как в кабине головной машины пристроилось двое раненых с костылями, оба заскочили на подножки — и вот уже под колесами сочно захрустел битый кирпич, захрустело стеклянное крошево…
Ехали посередке мостовой, вдоль трамвайных путей, — ехали, хотя и медленно, а все же тряслись изрядно: дорогу загромождали то осыпи горелой штукатурки, то вздыбленные заодно с рельсами куски асфальта, то лохмотья кровельного железа. От частых встрясок раненые стонали, выли, матерились.
Правда, непроходимых завалов все же не было. Проспект имени Сталина, соединявший южные и северные районы города, всегда являлся наиглавнейшей сквозной магистралью Сталинграда, а теперь, при бомбежках, его значение еще больше возросло. Поэтому сейчас Ольга повсюду замечала и вылезших из нор-убежищ горожан, и своих сверстниц-комсомолок в красных нарукавных повязках, и пожарников с длинными крючьями. Все они расчищали груды кирпичей, растаскивали сцепленные балки, рельсы и трамвайные столбы, засыпали воронки, куда-то несли на дворницких носилках раненых или вытащенных из-под обломков, еще хрипящих людей, а тех, кто уже не хрипел, не мучался, укладывали на перекрестках вповалку…
— Боже мой!.. Боже ж ты мой, что они, изверги, наделали! — прозвучал скорбный голос врача, словно лишь теперь, мотаясь праздно на ступеньке, он стал способен отдаться созерцанию разрушений города и выразить душевную боль.
Да, города уже не было. Но это видели и понимали пока что глаза, расширенные ужасом и любопытством, ибо человеческий разум еще не мог осознать того, что огромный и прекрасный город был весь до основания разрушен за каких-то несколько часов. Сквозь каркасы тех зданий, которые уже дочиста выгорели, далеко виднелись горящие дома. Оттуда тянуло жарким ветром, несло теплой золой.
Когда при отсветах ночного зарева стали подъезжать к Мамаеву кургану, Ольга уже не увидела на его пологих скатах ни поселковых домишек-мазанок, ни хотя бы
