Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Мать покивала седой маленькой головой:
— Проходите, милости прошу, милости прошу…
Она взяла из рук сына настороженно притихшую Леночку, чмокнула ее в щечку, что-то ласковое шепнула, и девочка доверчиво улыбнулась. Как о давно решенном, пропищала:
— Мамочка, я останусь с бабушкой! Бабуля совсем хорошая…
Игорь суетился возле газовой плиты и через стеклянную дверь кухни следил за Инкой. Он видел, что и полированная мебель, и расстеленный у дивана-кровати толстый ковер, и большой телевизор произвели на Инку впечатление. После деревенской избы, забитой неуклюжими сундуками и комодами свекрови, после чистоты бедненькой квартиры брата это была, конечно, роскошь, о которой Инка могла только мечтать.
Он вошел в зал с горячим кофейником, взялся помогать матери расставлять чашки. Искоса кольнул гостью черным зрачком:
— Вот так и живу, Инк. Живу, как сыр: весь в дырках и слезах. — Последнюю фразу Игорь покрыл добродушным смешком: дескать, мои слова ты, знаю, понимаешь правильно.
Беседа за столом не клеилась. И когда на стене прозвонили часы, Игорь с облегчением повернулся к ним. На белом циферблате остро, как усы, топорщились стрелки: короткая на семерке, длинная — на тройке. Шутливо заметив, что эти часы, как закон, врут, Игорь все же поднялся: опаздываем, пора!
Когда Игорь приглашал ее в гости к Эдику, Инка долго не соглашалась, но не потому, что не хотела. Когда-то она не раз и не два бывала на импровизированных домашних вечеринках, где говорят о чем угодно (от новой расцветки заграничных чулок до мировой политики), где поют интимные офранцуженные песенки и до обморока танцуют рок-н-рол, буги-вуги и твист, где всяк ведет себя так, как ему нравится, где не надо стесняться косого взгляда старших и соблюдать салонный этикет перед подругами с заштрихованными синькой глазами.
Инке нравились такие вечеринки. Но за четыре года замужней жизни она совершенно отвыкла от них и боялась показаться гостям неотесанной золушкой из деревни. Молча шагая с Игорем, Инка настраивала себя на то, чтобы держаться независимо, даже высокомерно. Лучше держать всех чуточку на расстоянии, чем заискивать и хихикать, как последняя простушка.
И все же, когда они вошли в узкую прихожую и высокий элегантный парень в нейлоновой белой рубашке стал помогать им раздеваться, Инке сделалось жутковато, как в незнакомом лесу. Особенно сковывали мимолетные, но цепкие, понимающие взгляды Эдика.
— Прошу! — протянул Эдик длинную руку в сторону зала, на манжете блеснула позолоченная запонка. — Стол ждет гостей!..
Стол в зале был накрыт по-холостяцки: холодные закуски и вина. На диване, под картиной Брюллова «Последний день Помпеи», сидела белокурая девушка, Инка дала бы ей лет двадцать шесть. Закинув ногу на ногу, она покачивала остроносой туфлей, которая держалась только на кончиках пальцев, обнажая узкую стопу и пятку. Левая рука с дымящейся сигаретой лежала на коленке, обтянутой тонким чулком. На Инку белокурая смотрела с откровенным любопытством, и та с досадой подумала о том, что Игоревы приятели знают о ней, наверно, больше, чем ей хотелось бы. В то же время Инка понимала оценивающее любопытство курящей, попробовав как бы ее глазами взглянуть на себя со стороны — скованную, в немодном платье, в стареньких лакированных туфлях…
Больше в зале никого не было. Эдик попросил дам знакомиться и чувствовать себя как дома, а сам ринулся в прихожую на очередной звонок: там послышались голоса и смех. Белокурая слегка приподнялась с дивана, ища ногой оброненную туфлю, подала Инке длинные влажноватые пальцы:
— Зуева-Сперантова.
Сделав губы трубочкой, выпустила изо рта дым и сквозь эту голубоватую вуаль снова очень пристально посмотрела на Инку, словно хотела прочитать на ее лице впечатление, произведенное фамилией. Игорь заметил, как холодно сузились Инкины глаза, и, опасаясь какой-либо резкости с ее стороны, торопливо произнес:
— Альбина — звезда нашего драматического театра! — И в неуклюжем поклоне чмокнул руку Зуевой-Сперантовой, перекосив на переносице свои тяжелые очки. Поправляя их, оправдывал Инку: — Инка не знает вас, Альбина, она приезжая…
— Это видно!
Инка смолчала на эту реплику артистки, но запомнила ее.
Они с Игорем сели у противоположной стены на стулья, и Инка не опускала дерзких глаз, когда Альбина смотрела на нее, так что та, затягиваясь дымом, с усмешкой отводила свой взгляд в сторону двустворчатой застекленной двери. Видно, здесь не любили опозданий: в дверях появлялись и парами и в одиночку. Пришло человек десять. И все друг друга знали, Игорь шепотом представлял Инке молодежь:
— Этот, с магнитофоном, Славка Демьянов, у его отца «Волга» собственная… Славка и свою скоро заимеет: в противочумной станции работает, а там двойные оклады. Они оба там с женой… А это преподаватель музыкального училища со своей подругой. Она с Эдиком на факультете иностранных языков учится. Матвей, наверно, будет музицировать — скрипку прихватил… Одним словом, элита. Эдуард говорит, в сей дом вхожа только элита…
Инка чуть не спросила: «А как же ты, как мы сюда попали?» Она почувствовала себя еще неуютнее среди «элиты».
Эдик пригласил к столу и начал откупоривать бутылки, с ловкостью официанта обтирая горлышки чистой салфеткой. Игорь, щурясь за толстыми стеклами очков, рассматривал этикетки на бутылках, легонько пробовал их ногтем — крепко ли приклеены. Эдик, снимая серебряную фольгу с головки шампанского, засмеялся:
— У вашего рыцаря, Инка, свое хобби: он собирает бутылочные наклейки. Не правда ли, оригинал? Ничего не попишешь: продукт времени! У каждого сегодня свое хобби… В прошлом году, когда я был на Солнечном бреге в Болгарии, так там один американец собирал бутылочные пробки… Прошу придвинуть посуду, дамы и господа! — Отсалютовала в потолок пробка, и Эдик наполнил фужеры. — Тост за праздник наших милых девушек!..
Сдвинулся в руках хрусталь с вином, зазвенел мелодично, играя гранями под люстрой. Игорь встретился с веселым взглядом Эдика, и тот подмигнул ему. Игорь понял его и вспомнил совсем недавний разговор с ним об Инке. Выпил вино, чтобы оглушить себя и забыть, зачем, собственно, пришел сюда сам и привел Инку, которая сидела рядом настороженная и замкнутая. Ведь она еще и и одного слова не произнесла, как перешагнула порог этого дома.
После первого, самого шумного и многословного, тоста наступило сосредоточенное молчание, лишь позвякивали ножи о тарелки да шуршали бумажные ажурные салфетки. Инка выпила все из фужера, и ей хотелось есть, но она еще чувствовала себя стесненно: осторожно накалывала на вилку пластики сыра, откусывала маленькие кусочки и исподлобья посматривала на гостей. Она готова была в любую минуту постоять за себя, ринуться на всякого, кто посмел бы уколоть ее взглядом или
