Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— А тебе не налью… Хватит уже! На ногах едва стоишь, — вдруг сварливым голосом сказала тетя Поля. — К движку пора идти, темнеет, а ты…
Через головы рыбаков Павлик увидел бледненького человечка в сплющенной кепке. Слегка покачиваясь, он стоял у прилавка и неподвижными, мутными глазами смотрел на тетю Полю.
— Уйди! — закричала вдруг тетя Поля и замахнулась на него. — Чтоб тебя! Добром прошу — не лезь… Мало одного выговора? Совсем с должности полетишь. Механик называется. У-у, — в голосе ее было столько жалостливости и ненависти одновременно, что Павлику стало не по себе. Он и не знал, что эти чувства могут идти рука об руку. И еще вот что поражало его: не разрешая механику больше выпить, она наносила ущерб и себе.
Механик обиженно махнул рукой, отпрянул от прилавка и стал протискиваться к выходу. Наступил Павлику на ногу и обдал винным запахом. Павлик посторонился от двери, и механик заковылял в сумерки.
Скоро неподалеку застучал, захлопал с перебоями движок, и волоски свисавшей с потолка лампочки стали потихоньку накаляться, то разгораясь, то слабея, пока не установился ровный накал.
— Не упился, знать! — весело сказал Унгаров. — В чувствах.
— А то как же, — не без хвастовства заявила тетя Поля, — не первый месяц с ним, знаю его норму.
— А сколько я выпью, знаешь? — спросил Унгаров.
— Ты? — Тетя Поля смерила его оценивающим взглядом. — После восьмого язык станет заплетаться, а после…
— А после десятого опять все в норме! — сказал под общий смех Унгаров. Его, видно, здесь любили.
Между тем винопитие продолжалось. Пошли разные рыбацкие истории, случаи, анекдоты, подчас солоноватые. Рыбаки не всегда сдерживали себя, и тетя Поля то и дело одергивала их:
— Выгоню, если будете выражаться! Темнота и бескультурье!
Но Павлик-то отлично понимал: никого она не выгонит, а если и поругивает матерщинников, так только из-за отца. Давно привыкла.
С час еще, наверно, гудел ларек. Потом отец спросил, не вставая из-за стола:
— Сколько там? Подсчитайте, пожалуйста.
В наступившей тишине громко защелкали костяшки счетов.
— Пятнадцать сорок, — произнес звучный, сдержанно-радостный голос.
— Ого, — зашумели рыбаки, — на сколько выдули! Так вы, Александр Сергеевич, и домой не доберетесь… Подчистую обобрали вас.
— Пустяки! — Отец сделал рукой протестующий жест и полез в боковой карман спортивной куртки на «молнии».
Вдруг в ларьке погас свет, и раздался испуганный голос тети Поли:
— Спокойно!.. — И тотчас почти одновременно с голосом чиркнула спичка, огонек подплыл к фитилю керосиновой лампы. — И трех ему много, — вздохнула она. — Два. Большего от меня не дождется. — Она быстро оглядела рыбаков и магазинные полки, на которых блестели резиновые сапоги, флакончики духов «Кармен» и тюбики крема от загара.
«Боится», — подумал Павлик и отошел от двери — из нее шумно повалили рыбаки.
Вокруг было темно: погасли окна домиков, лампочки на причале рыбоприемного пункта. Слабо отражая небо, тускло поблескивала вода в желобе, а за домами глухо и враждебно шумел высоченный, выше человеческого роста, камыш. Кто-то зажигал спички и кого-то окликал, кто-то посмеивался и пьяновато напевал. Павлик хотел позвать отца, но стеснялся: еще подумают, что испугался темноты.
Отец где-то затерялся. Люди угадывались по черным силуэтам на фоне неба, и Павлик осторожно пошел за чьими-то голосами в беспросветный сумрак ночи. Сзади вдруг что-то шлепнулось в воду, раздались ругань и смех. Кто-то оступился, полетел, и его стали вытаскивать из воды, перешучиваясь и хохоча.
Павлик пошел еще осторожней. Прежде чем ступить на кладь, нащупывал носком доску. Сзади кто-то подгонял его. Спереди он все время наталкивался на кого-то. Выйдя к рыбоприемному пункту, куда привел дощатый тротуарчик, Павлик решил пропустить всех торопившихся и не спеша пошел один.
У темной стены здания, за углом, стояли две фигуры, и Павлик услышал приглушенные голоса.
— Глупая ты, — говорил мужской голос, и Павлик сразу узнал Витьку. — Ну чего ты на меня взъелась?
— Уйди, — сказал другой, конечно, Алин голос. — Уйди, тебе говорят!
— Дурочка… Подумаешь. Я б на твоем месте…
— Отстань от меня! Ну?
— Другие с этим не считаются, а тебя точно из архива вытащили с инвентарным номерком и пыль сдуть забыли.
— Убери руки. Как двину сейчас!
— Ага, понял! Его ждешь.
— А тебе чего?
— Тебя жалко: пропадаешь напрасно. А ведь ты хорошая. Подумаешь, дело какое… Трагедии устраиваешь из-за пустяка.
— Убирайся!
— Думаешь, ты ему нужна? Или в Москву уехать захотела? Там полно девочек поинтересней тебя. Да и его отец не из таких, чтобы тебя принять. Видала — зубр! Столичный, лощеный. А ты кто? Ну кто, скажи?
— Уйди!
Павлик вдруг услышал возню в темноте, сопение, скрип досок, и мимо него, легонько постукивая каблучками по доскам, пробежала невидимая в темноте Аля.
Павлик застыл, притиснулся к стене. На лбу выступил пот. Возле него медленно проскрипели доски, и на фоне тускло отсвечивающего желоба он увидел широкий силуэт.
Павлик постоял немного у стены, отдышался и медленно побрел к себе.
Все дома́ в темноте были похожи на тот, в котором жили они с отцом. Павлик подходил к каждому и трогал ручку: на их двери ручка была плохо прибита и дергалась. На ощупь вошел в свой дом и, вытянув вперед руки, добрался до койки. «Надо всегда ходить со спичками, иначе и в воду свалиться недолго».
— Па, ты здесь? — негромко позвал Павлик.
— Где тебя носит? Полчаса жду.
Ох, рассказать бы ему про все, что слышал только что. Да разве можно говорить отцу о таком? И язык не повернется.
— Блуждал впотьмах, — сказал Павлик.
— Чувствую. Нравятся рыбачки́? Я без ума. Какой народ! — Отец заскрипел койкой, видно, вытянулся. — Сильный, крепкой крови. Работенка-то у него будь здоров и оплачивается не дюже, а не ноет, не хнычет… Лютый, одним словом, народ!
— Да, — сказал Павлик.
— Слыхал, как слушали меня? Понятливые. Юмор понимают. Доходит он до них, даже самый тонкий. С такими людьми мир перевернуть можно. Вот откуда берутся Суриковы и Пугачевы! Будь здоров! А какие вежливые! Слыхал, как со мной разговаривали?
— Слыхал.
— У другого в Москве звание действительного члена-корреспондента Академии наук, а этому не обучен. Природная деликатность у них. Все ненаносное, все природное. Как уговаривали меня отправиться завтра с ними в море… Ох, совсем забыл, пора спать! Ну, спокойной ночи, Павлик.
— Спокойной.
Эта ночь не была для Павлика спокойной. Он все боялся, что они проспят, что
