Юрий Рытхэу - Полярный круг

Оле пристроился под бортом вытащенного на берег вельбота, стряхнул с головы мокрый снег и подумал, что это, пожалуй, нехорошая примета — снегопад в июне. И странное дело: только успел он об этом подумать, как снег перестал — будто выключился где-то на небесах некий снегоделательный механизм.

Лахтаки не появлялись. Кроме Оле на берегу сидело еще несколько человек, но никто из них так и не увидел лахтака. Прояснялось. Туман над льдами поднимался.

— Похоже, что погода налаживается, — сказал, подойдя к Оле, дизелист Ваня Грошев.

Он второй год жил в селе. Приехал сюда вместе с женой — учительницей. По своей главной специальности Ваня Грошев, высокий, здоровенный парень, был садовником и изводил председателя сельского Совета предложениями насадить вокруг школы и интерната ивовые кусты из тундры.

— Хорошо, что кончился снег, — сказал Оле, разряжая карабин.

— Сегодня будет вертолет, — заметил Грошев.

— Значит, я улечу, — отозвался Оле. — В отпуск, на материк, на четыре месяца.

— На курорт?

— Владимир Иванович не советует на курорт… Так, посмотрю большие города — Москву, Ленинград.

— Увидишь леса, парки, — задумчиво сказал Грошев. — Завидую… А знаешь, Оле, Владимир Иванович наконец-то обещал дать вездеход в тундру. Привезем кусты и посадим.

— Вернусь — а тут сад, — с улыбкой сказал Оле.

— А что? — с вызовом откликнулся Грошев. — Будет здесь зелень… Вон глядите — сколько тут чернозема! Правда, слой небольшой, но какая жирная земля! Я у себя в комнате насажал всякого — растет как на дрожжах. Говорят, в старину здесь были мясные хранилища — вот откуда здесь жирная земля! Вот построим большую электростанцию, появится бросовое тепло, можно будет и теплицу завести!

Ваня Грошев размечтался, словно собирался здесь прожить всю свою жизнь. Оле посмотрел на часы. Было около восьми утра. Солнце пробилось сквозь туман, и море, покрытое льдом, заблестело, заиграло яркими бликами. Небо очищалось быстро, и так же быстро таял тоненький слой свежевыпавшего снега.

На снегу ярким пятнышком показалась красная куртка Нади. Оле в тревоге побежал навстречу дочери.

— Ты что, Надя?

Лицо у девочки было заплаканное, хотя Надя никогда не ревела при отце.

— Я пришла к тебе рано утром, — не сдержав всхлипа, с трудом произнесла Надя, — а в доме никого. Я испугалась: ты уехал и не попрощался со мной.

— Ну что ты, моя хорошая, как я мог это сделать? Зря ты так плохо обо мне думаешь…

— Я не думаю, — оправдывалась Надя, — я проснулась рано-рано и все думала о тебе, как будешь отдыхать… Радовалась за тебя и беспокоилась…

Оле вспомнилось местное значение слова «отдыхать», и он заверил дочку:

— Я буду путешествовать, набираться культуры. Отдыхать некогда будет… Вот хочешь — я буду тебе писать каждый день, что я увидел, что узнал нового? Хочешь?

— Очень хочу! — восторженно ответила Надя.

— И ты будешь как бы путешествовать вместе со мной… В школе у вас я видел карту — будешь отмечать, где я… Хорошо?

— Нина Павловна не даст пачкать карту, — засомневалась Надя.

— У меня дома есть атлас, — вспомнил Оле. — Будешь на атласе отмечать.

И вдруг вспомнилась давно слышанная песня:

Глаза поутру после сна открывая,На карте отметишь мой путь…

Оле уже чувствовал себя бывалым путешественником.

— Идем собирать чемодан, дочка! Смотри — снегопада нет, небо ясное, к полудню будет чисто.

Надя провожала отца.

Одна ее рука была в его широкой, шершавой ладони, другой она крепко прижимала к себе большой атлас в черном клеенчатом переплете, в который была вложена отцовская армейская фотография.

— Первый пункт ты уже можешь отметить, — сказал Оле. — Столицу нашего Чукотского округа — город Анадырь.

В аэропорту районного центра было людно: уезжали отпускники, молодые ребята — выпускники школы, командированные.

— У вас броня? — спросила полная белая женщина в окошке кассы, похожей на клетку зверофермы в Еппыне: она была отделена от зала металлической вольерной сеткой.

— Нету, — сказал Оле и отошел.

Посередине зала ожидания стоял глазной врач Пуддер и разговаривал с мужчиной в летной форме.

Оле подошел.

— А, старый знакомый! — обрадовался Пуддер. — Как дела в совхозе? Товарищ Назаров, позвольте вам представить моего друга.

Пуддер наклонился к Оле и спросил:

— Как зовут?

— Оле.

— Товарищ Оле. А это — начальник аэропорта.

Назаров пытливо смотрел на Оле, будто видел в нем что-то значительное и важное. Даже неловко стало, и решимость попросить посодействовать в покупке билета улетучилась. Одна была надежда — на глазного доктора.

— А я вот уезжаю навсегда! — объявил со вздохом Пуддер. — Кончилась моя чукотская жизнь… Товарищ Назаров, сколько же лет мы с вами знакомы?

— Два десятка, не меньше, — ответил Назаров, по-прежнему пытливо глядя на Оле.

— Два десятка моих лет отданы на освоение Крайнего Севера! — со вздохом произнес Пуддер.

По радио объявили посадку на самолет, вылетающий в Анадырь.

— Пойдемте, Оле, проводим товарища Пуддера, — вдруг сказал Назаров. — Где ваш багаж, доктор?

— Багаж я отправил контейнером, а при мне только вот этот чемоданчик, — горестно сказал Пуддер.

От самолета Оле шел рядом с начальником аэропорта Назаровым и сочинял в уме вежливую фразу насчет билета.

Но Назаров сам спросил:

— Хочешь улететь?

Оле быстро кивнул.

— Вон видишь зеленый самолет? Иди пока, помоги разгрузить свежую капусту. Давай твои деньги и паспорт.

После обеда Оле получил билет на вечерний магаданский рейс.

— Вообще-то мне нужно в Анадырь, — нерешительно заметил он, но потом даже обрадовался: — Это хорошо, что в Магадан.

Прямо здесь, в аэропорту, Оле написал первую открытку дочери.

«Дорогая Надя!

Пишу тебе из районного центра. Пассажиров здесь видимо-невидимо. Билеты надо заказывать за две недели. Я этого не знал. Но сам начальник аэропорта товарищ Назаров помог мне улететь. Правда, не в столицу нашего Чукотского округа, а в город Магадан, тоже столичный город, но уже Магаданской области. Так что придется тебе отметить вместо Анадыря Магадан. Зато я улетаю реактивным пассажирским самолетом ЯК-40. Говорят, что это самый лучший самолет из всех летающих на Чукотке.

Крепко тебя обнимаю и целую. Твой папа».

Самолет сразу же понравился Оле. В него надо было заходить сзади, по трапу, который принадлежал самому самолету.

Это был удивительный полет! Оле сидел у правого борта и в иллюминатор видел все берега родного района. Под крылом, промелькнуло селение Сиреники со зверофермой на склоне горы, потом блеснул лагуной и бухтой Преображения Нунлигран, показались родные берега, но они быстро сменились обширным заливом Креста.

В Анадыре была короткая посадка, а затем — беспосадочный полет до самого Магадана.

Сходя по трапу в аэропорту Магадана, Оле вспомнил песенку, которую любил напевать дизелист и садовод Ваня Грошев:

Вставал на пути Магадан —Столица Колымского края…

Однако до столицы Колымского края, как оказалось, еще надо было ехать с полсотни километров. Большинство пассажиров летели дальше, на материк. У Оле было уже отпускное настроение. Он никуда не спешил, впереди у него — четыре законных месяца безделья и достаточно денег.

Он спокойно дождался своего чемодана и вышел на привокзальную площадь. Несмотря на поздний вечер, было светло: Магадан лежит на шестидесятой параллели, вспомнил Оле, и летом его жители могут любоваться белыми ночами, как и жители далекого Ленинграда, лежащего на той же самой параллели. Не забыть написать об этом Наде.

На стоянке светились зелеными огоньками несколько свободных машин.

— В город? — лениво спросил один из шоферов.

— В Магадан, — уточнил Оле.

— В Магадан, конечно, а куда еще? — усмехнулся шофер и открыл багажник.

Оле с любопытством озирался вокруг. По сторонам бетонного шоссе росли настоящие деревья. Правда, чахленькие, тоненькие лиственницы, но все же деревья, а не кусты. Дорога бежала распадками, то уходя от горизонта, то вырываясь на волю, открывая далекие дали, знакомую северную ширь и голубизну.

— Впервые на колымской земле? — учтиво спросил шофер.

— Так точно, — ответил Оле.

— В армии служил?

— Как догадался? — удивился Оле.