Юрий Рытхэу - Полярный круг

От аэропорта я поехал на такси. В автомобиле есть счетчик, на котором всю дорогу выскакивали цифры. Сначала копейки, а потом рубли. Больше десяти рублей нащелкалось, зато, как сказал мне шофер, когда брал лишнюю пятерку, это называется у них «сервис». И такой же «сервис» берут в ресторане, когда рассчитываешься за обед.

Город Магадан — настоящий большой город и красивый, как на картинке. Есть зеленые насаждения. Стоит город, как и пел дизелист Грошев, на берегу Охотского моря, у бухты Нагаева… Помнишь его песню про «Нагаевский порт»? Так это про Магадан до революции…»

Тут Оле остановился, задумался. Где-то в сознании была смутная мысль о том, что до революции города Магадана, не было. Подумал, но исправлять не стал и решил писать дальше.

«Ходил я по улицам, но в магазины не заходил, хотя есть всякие, даже специальный магазин, который так и называется «Детский мир». Там все для детей. Несколько книжных магазинов, не говоря уже о продовольственных: для рыбы, для мяса и хлеба. И всюду — толпа, будто все проголодались и кинулись за продуктами. Но это на самом деле не так. Просто здесь людей так много, что иной раз кажется, что комаров в тундре меньше…»

Кончилась страница, и Оле перешел на другую.

«Про магазины я тебе еще напишу. Это отдельный вопрос, как говорит наш председатель сельского Совета… Посетил я здешний музей. По виду наружному он мне не понравился, но зато внутри я получил большое удовольствие. Водил меня по музею замечательный человек, камчадал по национальности, Семен Иванович Волинов. Он мне все рассказал: оказывается, мы до революции проживали в первобытности и страшно страдали от голода и болезней. Вымирали. С того времени от нас остались только кости да камни. Черные закопченные камни и несколько черепов. И еще — кости мамонта. Будто этого мамонта мы били вместо моржа и кита. Рассказал Семен Иванович о революции, про наш чукотский первый Ревком, о наших первых коммунистах — Тэвлянто, Отке, Матлю, Утоюке и Кале… Оказывается, дядя Арон, теперешний муж твоей мамы, по своему происхождению — потомок революционеров! С этого отдела мы перешли на сегодняшний день, поглядели макет атомной электростанции в Билибино, будущую Колымскую гидроэлектростанцию. Про оленеводство Семен Иванович много говорил. Видел я макет стойбища будущего! Нам бы такое в тундру — я бы оттуда не вылезал и взял бы тебя жить! Все так прекрасно, даже захотелось прервать отпуск и возвращаться. Вообще в музее выставлено очень много достижений. Хорошее место для поднятия настроения».

Оле стал беспокоиться: не пишет ли он слишком серьезно. Он старался сохранять такой же тон, каким он обычно разговаривал с дочерью, — как со своим сверстником. Так было заведено между ними.

«Семен Иванович, камчадал, закончил Ленинградский университет, и по специальности он историк. Очень образованный человек. Думаю, что он знает больше и лучше, чем учительница истории в нашей сельской школе. Так оно и должно быть: человек работает в музее, и, как сказал Семен Иванович, музей — это настоящее научное учреждение и работники его называются — научные сотрудники.

Семен Иванович рассказывал про музеи Москвы и Ленинграда. Эрмитаж, например. Он сказал, что десяти лет жизни не хватит человеку, чтобы осмотреть все, что находится в этом громадном доме, где до революции жили цари. Со всего мира там собрано самое прекрасное и интересное. И еще, сказал он, есть Музей этнографии в Ленинграде, где показана жизнь разных народов всей нашей страны…»

Оле не сразу услышал, как открылась дверь.

— Оле! — услышал он и обернулся. Это был его сосед по комнате. — Заседание закончено! — объявил Тутын, как будто находился на трибуне. — Идем пить пиво!

За Тутыном в номер вошли еще несколько человек, оленеводов.

— Мой друг и земляк, — сказал Тутын про Оле. — Отпускник. Уже пишет воспоминания и мемуары. Давай кончай писать, пошли. Жажда мучает. Какой жаркий июнь в Магадане!

— А у нас недавно шел снег, — почему-то вспомнил Оле.

Ему не очень хотелось прерывать письмо. Но, с другой стороны, нельзя обижать Тутына. Все-таки земляк.

Оле сложил блокнот, засунул под подушку и двинулся следом за толпой механизаторов-оленеводов вниз, в знакомый зал ресторана.

Сильно пожилой человек в униформе стоял у дверей. Завидев оленеводов, он изобразил на лице снисходительную отеческую улыбку и, взмахнув рукавами, украшенными потертым золотым шитьем, радушно сказал:

— Прошу вас, герои тундры! Добро пожаловать!

На нескольких столах красовались таблички: «Для делегатов». Официантка подвела всю толпу к одному из столов, усадила и тут же принялась откупоривать пивные бутылки.

— Иван Ходьяло! — представился широколицый, с очень узкими глазами парень. — Каарамкын,[23] как вы говорите. Из Североэвенского района я.

— Сергей Ваальгыргын, из Шмидтовского района, — назвал себя другой мужчина. Он был постарше всех и держался скованно, — видно, непривычно ему было в ресторане.

Тутын разлил пиво.

Оле с интересом и удивлением смотрел, как земляк с жадностью осушил стакан и наполнил его тут же снова. На лице его было выражение такого наслаждения, что Оле засомневался: может, днем ему подали испорченный напиток? С некоторым опасением он приложился губами к шипучей, мягкой пене и ощутил тот же знакомый неприятный запах.

Оле отодвинул стакан и вздохнул.

— Не нравится? — удивленно спросил Тутын.

— Не могу, — с виноватой улыбкой признался Оле.

— Ты просто не привык, — заявил Иван Ходьяло. — Пиво — это культурный напиток. Конечно, с первого раза к нему не приложишься. Это тебе не водка и даже не шампанское. К пиву нужен грамотный подход.

С этими словами Ходьяло полез в карман и вытащил замасленный газетный сверток. В нем лежал кусок юколы.

— Пиво закусывают раками или же рыбой, — тоном знатока сказал Иван Ходьяло. — Вот гляди.

Он медленно, маленькими глотками пил пиво, а Оле передергивало от еле сдерживаемого отвращения.

Но и с рыбой у Оле дело не пошло. Пересилив себя, он сделал несколько глотков, но больше не смог.

Принесли закуску — заливную кету. На душе у Оле стало веселее. Он принялся рассказывать про музей.

От пива товарищи довольно заметно опьянели.

Сергей Ваальгыргын предложил заказать водку.

— Чего эту мочу пить, — сказал он презрительно о пиве, вызвав возражение Ходьяло:

— Пиво — это напиток на любителя… Это как стихи — одни любят поэзию, другие к ней равнодушны…

Однако он согласился с тем, чтобы заказать водку.

Когда разливали водку, Оле решительно загородил рукой свою рюмку:

— Я не пью.

— Не пьешь или бросил? — пытливо спросил Ходьяло.

— И бросил, и не пью, — твердо сказал Оле.

— Ну, не будем настаивать, сбивать человека с пути, — вздохнул Ходьяло.

Люди пили, хмелели, становились оживленнее. Пришел оркестр и грянул так, что у всех заложило уши. Из музыкантов особенно старался тот, который бил одновременно в несколько барабанов.

Оле хотел было уйти, но Тутын заметил:

— Нехорошо покидать друзей.

В ресторане стало интереснее, да и соседи по столу уже забыли, что Оле не пьет, и обращались с ним так, словно он тоже был навеселе.

Среди завсегдатаев ресторана резко выделялись загорелые, в неуклюже сидящих на них дорогих костюмах оленеводы, участники слета. Время от времени, как только начинала играть музыка, многие устремлялись на небольшое свободное пространство перед оркестром и начинался общий танец, больше смахивающий на топот. Чаще всего мужчина и женщина ритмично ходили друг перед другом, менялись местами, иногда лениво поднимая руки. Иные смотрели друг другу в глаза, иные глазели по сторонам даже ухитрялись перекидываться словами со знакомыми. Пол тяжело подрагивал, и, будь ресторан не на первом этаже, он наверняка бы провалился.

Вернулись в номер около полуночи.

Оле вынул из-под подушки недописанное письмо, перечитал его и положил обратно.

Утром Оле обнаружил, что у него болит голова так, словно он вчера пил наравне со всеми.

В буфете уже толпились вчерашние знакомые и жадно поглощали пиво.

— Очень облегчает, — сказал Ходьяло. — Счищает ржавчину изнутри.

Оле запил чаем большой кусок жареной жирной морской рыбы и проводил товарищей на заседание во Дворец профсоюзов.

Отправив письмо, он завернул в агентство Аэрофлота и увидел у касс длинную очередь.

— Надо записаться, — сказал парень в морской форме, — и раньше, чем через две недели, не надейтесь улететь.

Сначала эта новость повергла Оле в уныние, но потом он сообразил, что две недели вполне достаточно, чтобы не спеша как следует познакомиться с Магаданом. Он еще не был в театре, в кино и не побывал на футбольном матче, о котором знал только по радио. Оле записался в очередь на авиабилет. Парень в морской форме обнадежил его, что улететь можно будет где-то во второй половине июля.