Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок
Никогда не имела Татьяна и своего шкафа. Татьянины платья, блузки, юбки всегда висели или лежали вместе с чужими платьями, блузками, юбками. Чувство брезгливости не было самым сильным из тех чувств, которыми природа наделила Татьяну, однако и безразличием ко всему окружающему она тоже не отличалась. И совсем уж не равнодушие охватывало ее, когда, вынимая из интернатского шкафа блузку, она вдруг ощущала на ней запахи и «Белой сирени», и «Ландыша серебристого», и даже «Букета моей бабушки».
«Наверно, я все же страшная эгоистка,— подумала Татьяна.— Но боже ж ты мой, как мне хочется иметь отдельную комнатку и отдельный шкаф!.,»
В шкафу, известно, на самом почетном месте будет висеть длинное, аж до самого пола, платье из черного панбархата. И как только откроешь шкаф, платье так и бросится в глаза, лаская сердце.
Тихо, чтобы не напугать задумавшуюся Зину, Татьяна сказала:
— Скажите, Зина, мне будет к лицу… Вы слышите меня, Зина?
— Слышу…— рассеянно ответила Зина, не двигаясь с места.
— Скажите, Зина, мне к лицу будет черный панбархат? А?
— Черный? — переспросила Зина, не оборачиваясь к Татьяне.— Черный теперь не в моде,
— Не в моде? — удивилась Татьяна.
— Панбархаты вообще никто уже не носит. Это пережиток прошлого.
Татьяна смутилась.
— Что вы говорите, Зина…
— Панбархату пришел конец,— засмеялась Зина и только теперь посмотрела на Татьяну.
Татьяна быстро опустила голову, чтобы Зина не заметила ее огорчения. Потом нагнулась под стол, делая вид, будто ей срочно понадобилось поправить чулок. Сняла босоножку и постучала ею о пол, словно что-то вытряхивая.
— Теперь держи равнение на парчу,— сказала Зина.
Хорошо, что в сберкассу снова стали заходить посетители, и Татьяна перестала прятать свое лицо от Зины. Посетители сообщали все новые и новые подробности о полете Титова, и Зина вся превратилась в слух.
А Татьяна почти и не слышала ничего. «Нет, нет, этого не может быть! — убеждала она себя.— Просто Зина что-то путает. Конечно, путает. Потому что — как же это так? Такой чудесный материал, такой красивый, а главное — вон какой дорогой, и вдруг… Нет, нет!»
Помогая Нине Ивановне, Татьяна стала понемногу успокаиваться. И окончательно пришла в себя, когда подумала: «Это она разыгрывает меня. Она просто, наверно, шутит, вот и все!»
— А знаешь,— сказала Зина, когда опять схлынул поток посетителей,— я вот только что подсчитала: мне осталось работать всего двадцать пять дней. А с первого сентября я уже — айда! На Черном море в сентябре самый сезон. Он знаешь как называется? Бархатный!
«Ну вот видишь, даже сезон и тот бархатный,— мысленно сказала Татьяна.— Бархатный — значит самый лучший. И платье из бархата — самое лучшее, самое красивое».
— Откуда это берутся смелые люди? — вдруг спросила Нина Ивановна.— Почему одни смелые, а другие трусы? И интересно, каких людей на свете больше — смелых или трусов?
— Больше всего средних,— сказала Зина.— Таких, как я.
Татьяна горячо запротестовала:
— Ну что вы такое на себя наговариваете? Вы никакая не средняя.
— А какая же?
Татьяна подумала.
— Просто… Вы хорошая, вот вы какая.
— Странно, об этом мне почему-то абсолютно ничего не известно,— засмеялась Зина.
— Правда. Вы хорошая,— повторила Татьяна.
— А вот смелая ли? — снова спросила Нина Ивановна.
— Однажды… это было очень давно, еще в детстве… мне вдруг очень захотелось прыгнуть с нашего балкона. А жили мы тогда на втором этаже…
— И вы, конечно, прыгнули? — сказала Татьяна. И, не дожидаясь ответа, потому что она совершенно не сомневалась, что так оно и было, заговорила о своем: — А у меня вот никогда не было таких желаний… ну, подобных... Мне почему-то никогда не хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы оно вызвало интерес у людей...
— Я не прыгнула,— перебила ее Зина.
Татьяна удивленно посмотрела на Зину. Но по выражению Зининого лица нельзя было понять, правду ли она говорит. Видимо, все же неправду. Она ведь часто любит говорить совсем не то, что было или есть на самом деле. Зина любит пошутить.
— А я не верю,— сказала Татьяна.
— Не прыгнула, нет. Наверно, я слишком долго примерялась, присматривалась, и это заметила мама. Она схватила полотенце и прогнала меня с балкона. И потом все время следила за мной. Только я шмыгну на балкон — она сразу хватает полотенце и за мной. А потом и квартиру переменила, чтобы без балкона… Вообще, милая моя Татьяна, мне всегда, всю жизнь кто-нибудь мешает. А мне всю жизнь хочется куда-то прыгнуть.
Зина сказала это без особого сожаления или грусти. Наоборот, можно было подумать, будто она даже и рада, что ей всегда мешают, потому что иначе она совершила б в жизни уйму всяких прыжков.
Татьяне никто никогда ни в чем не мешал. И, наверно, потому, что в этом не было никакой надобности. Ни на какие прыжки она просто не способна. Может, она и вообще ни на что не способна? Ну и что же, ну и пусть! Не всем же быть прыгунами.
На шестом витке Германа Титова вокруг Земли Нина Ивановна, подкрасив в последний раз губы, закрыла сберегательную кассу.
Очередной рабочий день окончился.
Конечно, очередной только для Нины Ивановны и Зины. Для Татьяны он — последний. Больше ей нечего здесь делать. Практике пришел конец. Завтра можно пойти в областное управление, получить соответствующую бумагу и потом начать готовиться к новому учебному году, тоже последнему.
— Хорошо, что завтра у нас выходной,— сказала Нина Ивановна.—
