Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
— Хорошенькое дело, а что может быть?
— Будем разменивать квартиру.
— Уже все обдумала?
— Обдумала.
— Это интересно. — Иван Филиппович живо сел. — Это очень интересно. Допустим, разменяемся, а дальше что? Друг к другу в гости ходить будем?
— Нет, Ваня, не будем. Отходились. Я свою часть сразу на Ярославль обменяю. Здесь меня ничего не держит, а там хоть родственники. Я уже не могу быть одна. Когда дети — еще так-сяк, а когда они разъехались… — Валентина Павловна не договорила, быстро вышла из комнаты.
«Похоже, все продумано, похоже, серьезно…» Иван Филиппович вдруг ужаснулся: каким спокойным топом говорила жена.
Тут раздался телефонный звонок. Иван Филиппович поспешно схватил трубку. Он подумал, что это с работы: может быть, там что-нибудь случилось, и тогда он со спокойной совестью отчалит к себе, и тогда сразу же для него перестанут существовать и семейные неурядицы, и причины, вызывающие их.
Но на проводе был Болотянский. Сам! Поздоровался и тут же выразил удивление:
— Никак, вы дома еще? Ай-яй-яй… Ну, дамы и господа, так не годится!
Иван Филиппович растерялся:
— Да только пришел.
— Ну как — «только»… Не «только»: уже семь.
Говорит так, как будто все знает. Что за манера!
— Значит, жду!
— Тут у меня…
— Я пришлю машину, — и Болотянский положил трубку.
— Какую машину, ресторан через два дома. — Иван Филиппович почувствовал, как напряглись, как завибрировали его нервы, вот-вот сорвется.
То, что ему, Ивану Филипповичу, Болотянский пришлет машину, выглядело как-то унизительно. Но и обезоруживало.
А жена действительно одна-одинешенька, как это ему никогда не приходило в голову? Впрочем, если бы и пришло, вряд ли что изменилось. Все она, работа. А ее не сменишь.
Однако надо каким-то образом перестраивать семейную жизнь. Первый сигнал достаточно серьезный, второго может и не быть. Иван Филиппович стал одеваться.
— Ва-аля! Я почти готов.
За весь вечер они не сказали друг другу ни слова.
Юбилей был организован на самом высоком уровне. Вначале выпили, слегка закусили, потом началось вручение адресов и сувениров. Их складывали сперва на один подоконник, потом на другой. И снова пили и ели, да так, что кое-кто, наверное, нашаривал в кармане упаковку с валидолом на случай, если сердце начнет задыхаться. Танцевали под магнитофон, водили хоровод под свой месткомовский баян, короче, все вели себя так, словно долгие годы прожили единой коммуной.
Непонятно как попавший в это общество начальник райотдела милиции выделялся новеньким бежевым костюмом, а главное, стрижкой, давнишним, всеми уже позабытым боксом — сзади до самой макушки голо, а спереди — большом рыжий чуб.
Болотянский, положив руку на спинку соседнего стула, на всех поглядывал полусонным доверчивым взглядом. Белые длинные пальцы, матовый платиновый браслет на запястье, серебряный хронометр с черным циферблатом…
Иван Филиппович сидел на другом конце стола, стараясь не смотреть на Болотянского (этого еще не хватало!), и все-таки хорошо видел вскинутый подбородок, щурящийся взгляд, длинные неживой белизны пальцы. Рассказывали, что Болотянский начинал рядовым стропальщиком, разгружал вагоны с железобетоном, а вечерами ходил в институт. Чего-чего, а этого у Болотянского не отнять: прошел огни и воды всех низовых и последующих служб и сейчас брал не только знаниями, но и своим невероятным чутьем. А еще нахрапистостью.
Празднование юбилея обошлось в тысячу рублей. Но эта тысяча, естественно, не из своего кармана. Тому начислили, другому оказали материальную помощь, третьему подбросили за досрочное освоение техники, а потом все это сложили в общий котел. Болотянский, понятно, считает, что сделано так, как надо. Государство ничего не теряет: выписанная сумма и планировалась для поощрения, ну а люди — что они? Получили и отдали. А могли бы и не получить.
Иван Филиппович, разумеется, знал эту механику досконально, и она ему была глубоко неприятна. Аморальность подобных дел он усматривал даже не столько в самом факте косвенного воровства, сколько в создаваемой видимости того, что эти махинации якобы законны. Словно кому-то в жизни позволено больше, чем другим. А в скольких домах эта приятная для обсуждения тема таскается и так и этак! И, конечно же, при детях. Потом все мы разводим руками и удивляемся: откуда берутся юные нигилисты?
Иван Филиппович, не стесняясь, зевнул, посмотрел на часы и решил, что пора бы и собираться.
«Жена должна быть спокойна, — невесело усмехнулся он. — Внимание товарищу Болотянскому оказано».
Он хотел уже было вставать, когда неожиданно, отодвигая ногой стулья, к нему направился Болотянский.
— Ну, как? — спросил он, усаживаясь рядом.
Иван Филиппович пожал плечами и вдруг, к большому своему удивлению, увидел, что прищуренные глаза Болотянского вблизи вовсе не благодушные, а скорее даже грустные. Какая-то старческая грусть глядела из них. Именно старческая, иначе не скажешь.
— Вот, уходят годы, — меланхолично сказал Болотянский, — и нет возврата назад.
Он отломил кусочек хлеба, стал мять его.
— Все чаще вспоминаю себя пацаном. Так трудно начиналась жизнь…
— И с такою помпой заканчивается, — в тон ему подхватил Иван Филиппович.
Болотянский посмотрел на него с искренним интересом и бросил хлебный катыш в чью-то пустую стопку.
— Угадал. Молодец. Я слышал, у тебя мазут кончился? Хочешь, подкину цистерну?
Мазут на комбинате действительно подходил к концу.
— Спасибо, как-нибудь обойдусь.
— А зря, ты не стесняйся. Чего стесняться, если даже и не рассчитал? Появится — отдашь.
— Ты-то вот все рассчитываешь.
— Не я рассчитываю, — мягко, даже как-то доброжелательно пояснил Болотянский. — Этим занимается моя канцелярия. Должен же я им за что-то платить.
Иван Филиппович промолчал, но внутри у него все клокотало: зарвался мужик. Надо бы врезать сейчас ему что-нибудь убийственно-остроумное. Но Иван Филиппович продолжал молчать, потому что знал за собой досадный изъян: в минуты волнения он не мог выражаться изящно.
А баян заливался вовсю, рыжечубый начальник милиции сбросил пиджак и в кругу восхищенных зрителей, заложив руки за спину, лихо отбивал чечетку. Экономист Лена подобралась к нему ближе всех и смотрела на него совсем по-особому. Но охранители праздничного порядка могли не беспокоиться, потому что капитан был холост.
— Мне жаль, — сказал Болотянский, — что наши дороги где-то разошлись. Я только не могу понять где.
— Какая разница? — сказал Иван Филиппович и опять хотел встать, но дальнейшие речи юбиляра снова заставили его остановиться.
— Пожалуй, верно, какая разница? Я только удивляюсь тебе: прошел такую школу, такая экономическая грамотность за плечами, а все как романтик, у которого имущества — рюкзак да палатка.
— Не понял.
— Мне кажется, ты не можешь осознать одну простую вещь: наше поколение спрессовано до брикета, а брикет брошен в топку паровоза. Мы сгораем досрочно, но тем самым ускоряем движение вперед. У тех,
