Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Зато когда стало трудно и легион друзей отвернулся, Аркадий оказался рядом. В тот день Иван Филиппович возвращался из горкома, и на душе было скверно. Все стало ему безразлично после доклада председателя комиссии, больше месяца проверявшей комбинат и выявившей «незадействованные ресурсы». Комиссия, орудуя баграми в пустующих емкостях, выловила несколько топляков, почерневших, болтавшихся где-то у самого дна. Определение было такое: если нашли здесь, значит, можно найти и еще кое-где, если хорошо поискать. Чепуха, конечно, но — под каким углом посмотреть. Годовой план комбинат снова не выполнил из-за недостатка сырья, да и в первом квартале ничего хорошего не ожидалось. Кого-то надо наказывать.
Боковым зрением Иван Филиппович видел Болотянского, тот, опустив боксерский подбородок на грудь, внимательно рассматривал карандаш, сквозь белые волосы его проходил солнечный луч, отчего они нестерпимо светились. Было это так же неприятно, как открытый в улыбке рот, полный металлических зубов.
Иван Филиппович не помнит сейчас, как распрощался в приемной, все было как в тумане, и окружающие были на одно лицо.
На улице царило полное безветрие, и первая мысль, которую он осознал, была неожиданно злой: тишине и спокойствию местного воздуха приходит конец. Вот сожрут гору экскаваторы Болотянского — и будет здесь свистеть, как в ущелье. Всем плохо будет, все знают, но молчат.
И тут перед ним резко остановилась легковая машина. Из кабины вывалился сияющий Аркадий. Как юный конь, еще не узнавший ни команд, ни плети, начал гарцевать вокруг Ивана Филипповича. Это было так неожиданно и так не соответствовало внутреннему состоянию Ивана Филипповича, что в душе его произошла мгновенная сшибка двух сил: темных и светлых. Оставалось только руками развести: ну черт-те что!
Она долго катались по окрестностям, по дорогам, проложенным нефтяниками, по асфальту, ровному, как поверхность письменного стола. Справа и слева подходили покрытые слежавшимся снегом печальные холмы.
Когда Аркадий узнал суть дела, он сказал: сам видишь, как берегут у нас головы. Есть у тебя заслуги, нет ли — текущий момент важнее всего.
— Ты не переживай, хочешь, идем ко мне директором, а я перейду к тебе заместителем, — сказал он при расставании.
Иван Филиппович только молча обнял его и похлопал по спине.
После стопочки Ивану Филипповичу стало жарко, он снял пиджак и ослабил галстук.
— Думаю приводить в порядок домашнее хозяйство, — сказал он. — Пенсия не за горами, так что надо потихоньку готовиться.
Аркадий восхитился:
— Ну, ты даешь! Да у тебя, как утверждают мои врачи, период второй молодости, у тебя еще и зрелость-то не наступила.
— Хо-хо-хо… Памятник надо ставить твоим врачам за гуманность. Тут уже и с работы сняли за ненадобностью, а все — вторая молодость.
— Ерунда! Не разобрались, понимаешь… Когда поймут, еще придут, поклонятся.
— Поздно.
— Ничего не поздно. Там все твое, понимаешь? Да что говорить, сам знаешь. Даже автобусная будка, теремок для пассажиров, — и то по твоим чертежам сделана, так?
— Так, — не без удовольствия согласился Иван Филиппович. — Действительно, сам рассчитал. Надо было, люди — на ветру, под дождем. Куда это годится?
— Вот видишь, даже будка. А между прочим, построить будку на дороге для людей иногда важнее, чем, допустим, построить завод.
— Может быть, — неожиданно согласился Иван Филиппович. — Ты знаешь, в этом что-то есть. Когда оглядываюсь назад, благо времени достаточно, больше вспоминаю не узловые события, а всякие частности. Как ясли, допустим, пробивал. Яслей не было, да и с квартирами первое время — сам знаешь как. Один шустрый папаша из барака привел ко мне утром в кабинет своих детей: или сам, говорит, воспитывай, или квартиру давай, нам жить негде. И ушел. А девочки хорошенькие, одной три, другой — четыре, перепуганные, понять ничего не могут. Ах, думаю, мерзавец, ты еще побегаешь у меня, и отправил девочек к себе домой: пусть, думаю, с моими побудут. Вот уж действительно побегал папаша! И квартиры, говорит, не надо, детей отдай.
Аркадий мелкими глотками попивал кофе и смотрел на Ивана Филипповича твердым, внимательным взглядом. Именно такой взгляд имел для Ивана Филипповича серьезное значение, он каким-то образом восстанавливал пошатнувшиеся душевные силы. Жена, как он догадывался, его внезапное приятельство с Аркадием объясняла тем, что ему просто некуда себя деть. Для него же самого все было гораздо сложней. В другое время он, может, и не знал бы, о чем говорить с Аркадием, но сейчас, когда он чувствовал, что всеми покинут и забыт, один только Аркадий напоминал ему, кто он есть на самом деле. Кто он есть и сколько им сделано.
Человек обязан делать большие дела всю жизнь, но не каждому это удается. Кто-то уходит раньше времени, кто-то, израсходовав свои возможности, не растет дальше, вынужден ложиться в «горизонтальный полет». И у каждого есть свои вершины, и об этих вершинах надо не забывать. И если в какой-то момент другой человек встанет на твое место, хорошо бы ему понять со всей ответственностью, что встал он не на голое место — это нужно и тебе самому, и тому, кто пришел после. Иначе жизнь теряет смысл, ведь каждому хочется в ней оставить добрый след. Если брать по такому счету, то Аркадий, сам о том не думая, заботится и о себе. Снимут, допустим, его, или жена передвинет на другое место — после него в том же санатории что-то останется, хотя бы светильники. Лет двадцать без него простоят, не меньше.
— Думаю заняться домашним хозяйством, — упрямо повторил Иван Филиппович.
— А я, как хозяйственник, уверяю — ничего у тебя не получится. Знаешь, сколько домашнее хозяйство требует времени? Будь здоров! А откуда оно у тебя?
— У меня будет много времени. У меня его будет не меньше, чем у других.
— Другие отбарабанят положенные восемь часов — и хоть травка не расти, а ты еще сидишь, думаешь, разные выходы ищешь из разных положений. Другие в это самое время и занимаются домашними делами.
— Я буду проситься наладчиком в цех или механиком.
Аркадий покачал головой.
— Кто же на это пойдет? Это бы каждый ушел в наладчики. Болотянский сядет на бульдозер, а я за баранку родного «Москвича». Вот будет номер-кандебобер.
Аркадию самому стало весело от своей придумки, прямо-таки развеселился, расцвел, еще сильнее стал покачивать ногой, но встретился с могильным взглядом Ивана Филипповича — и тут же подобрался, опустил глаза.
— Хочешь начать все сначала?
— Хочу! Пока я могу все начать сначала — я живу, я себя уважаю.
Фраза прозвучала жестко, и после нее разговор на эту тему продолжать больше уже не хотелось.
Ивану Филипповичу случайно упомянутый Болотянский снова испортил настроение, хотя какое, казалось бы, дело до
