Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
— Держи, папаша, — сунул опешившему старику монету в ладонь. — Приходите, мужики, завтра в кадры, всех приму и обеспечу работой.
Вот уже третий день освобожденный от работы, лишенный привычных забот, Иван Филиппович чувствует себя перенесенным в иное время, в котором нет отсчета вперед, а только отсчет назад. Отсчет в прошлое.
Вон там, за горой, за небольшим полем, шумит комбинат. Там на берегу перекуривают рабочие, побросав багры, похожие на казачьи пики. Циркульные пилы, истерически визжа, вгрызаются в шершавые влажные доски, и где-то наверняка что-то сломалось; новый директор в своем кабинете, возможно, отчитывает снабженцев, а может, пока только вникает в невеселые комбинатские дела. Радоваться и в самом деле нечему: план требуют, а сырья не дают. Из воздуха же делать план пока не научились. Иван Филиппович еще два года назад стал бить тревогу, требовать пересмотра номенклатуры, предлагал свое — с доказательствами, с обширными выкладками. И здесь, и в Москве его внимательно выслушивали, соглашались: действительно трудно, а кому сейчас легко? Вот и довозникался!
На вершину очередной горы уже затащили экскаватор. И было такое ощущение: вылез погреться на солнце черный скорпион и поднял к небу свой ядовитый смертоносный хвост.
К вечеру Иван Филиппович прилег на диван с томом Льва Толстого, взятым наугад. Раскрыл на середине — как получится, — прочитал начало «Хаджи-Мурата», положил книгу на живот и уставился в потолок. Стал думать о татарнике, который боролся за свою жизнь до последнего. Рвать его — не сорвешь, телегой переехать — не уничтожишь. Стоит назло всем, противодействует целому миру. Только так…
И тут Иван Филиппович перевел мысли на свою судьбу. Не слишком ли легко отошел он в сторону? Не есть ли его спокойствие подлость по отношению к делу, к людям, которые своими судьбами были повязаны на нем? Кто знает, кто знает… Некоторые события отдельный человек не в состоянии контролировать, на то создан коллективный разум. И если за тебя возьмутся всерьез, тут не очухаешься, не поднимешься, не расправишь скомканную листву… Одним человеком пожертвовать — выходит, ничего не стоит?..
Зазвонил телефон. Иван Филиппович узнал Антонину Ильиничну из горкома — секретаршу первого. Голос у нее всегда приятный, чуть шутливый, как бы предлагающий быть на равных. Но сейчас он прозвучал сухо и напряженно, словно она одновременно следила за тем, как бы не убежал кофе.
— Иван Филиппович? Здравствуйте. Завтра в тринадцать ноль-ноль вас приглашает Михаил Трофимович.
— Радуюсь, что не забывают. Зачем, не знаете?
— Не знаю. Передаю то, что велено.
Иван Филиппович подержал в руках исходящую короткими гудками трубку. Вот это выучка у Антонины Ильиничны, вот это школа! С такой секретаршей не пропадешь.
— Н-нда…
Пришла жена, выложила на кухонный столик хлеб, творог, кулек с шурупами. И все молчком. А когда ставила чайник, даже споткнулась об Ивана Филипповича. Тоже не в диковину. В последние годы вообще стало так: приходит Валентина Павловна с работы — и сразу на кухню. Муж в ее глазах как глава семьи давно конченый человек; не прибил ни одного гвоздя, не сделал ни одной полочки, даже ножик ни разу не поточил. Не сумел толком, по-человечески, вызвать мастера, когда в телевизоре стал пропадать звук. Привел какого-то слесаря с работы, аттестовал его как отличного специалиста. Специалист целый вечер ковырялся, что-то подчищал отверткой, молотком подстукивал и в конце концов вынес решение: менять надо бы машину. После починки звук, естественно, не появился, изображении тоже пропало. Несколько дней после этого Валентина Павловна разговаривала с мужем неохотно, а его это веселило, потому что повод казался совсем пустяковым.
К пятидесяти годам определилось уже точно, тут не спутаешь — семейная жизнь пошла вразброд. Каждый сам по себе. Он, по сути дела, домой заваливался только переночевать. В субботу тоже работал, а в воскресенье чуть свет уезжал на охоту или на рыбалку.
А к Валентине Павловне, наоборот, словно пришла вторая весна. В последний год она помолодела, стройней стала, порывистей в движениях. Красивей стала даже, чем была, когда они поженились. С той далекой поры сохранились фотографии, две из них самые удачные: Иван Филиппович и Валентина Павловна на черноморском курорте, греются на большом плоском камне. Она в светлом купальнике, соломенной шляпе с очень широкими полями, а он в черных сатиновых трусах, такие носят сейчас разве что клоуны в цирке. Первое лето семейной жизни, первое отпускное путешествие… И вторая фотография, единственная, когда все в сборе: он, Валентина Павловна и дочурки — Верочка и Надюша. Сейчас обе замужем, одна в Москве, другая в Новосибирске. И той и другой мужья попались, по мнению жены, какие-то странные: не умеющие или просто не хотящие работать.
Месяца два в году дочки живут под родительской кровлей: отъедаются и отсыпаются. Девочки как девочки, только смущает Ивана Филипповича, что от них, таких тихих и скромных, попахивает иногда табачным дымом. Но это их личное дело, пусть живут как хотят. Пока Иван Филиппович стоит на ногах, пока существует его жилище, они могут всегда возвратиться и найти кусок хлеба и мягкую постель.
Сейчас Иван Филиппович смотрел на жену доброжелательным взглядом, но она пересыпала шурупы в банку из-под кофе и не обратила на него внимания. А жаль, его взгляд можно было принять как белый флаг.
Тогда он спросил:
— Может, помочь?
— Да ладно… — ответила она с иронией. — Кстати, сегодня Болотянский передавал тебе привет.
У Ивана Филипповича пропало всякое желание разговаривать. После упоминания о Болотянском настроение его всегда портилось. Тут были свои причины.
Валентина Павловна, конечно, знала, что муж после ее слов помрачнеет, станет искать какое-нибудь дело, чтобы отвлечься, и, похоже, сознательно шла на это. Ей надоело его безделье. Куда это годится: т а к а я г о л о в а днем занята походом в продовольственный магазин, а вечером — чем придется.
— Схожу-ка я к Аркадию, — сказал Иван Филиппович.
— Дело твое.
И Иван Филиппович начал звонить Аркадию, старому знакомому, который с недавних пор стал приятелем.
Вечер был тихий и теплый, лужи — задумчивы и черны. Только вблизи фонарей они отливали металлом.
Иван Филиппович шел к Аркадию, а думал о Болотянском. Передавал привет… Чертовщина какая-то. Ему ли, Болотянскому, передавать приветы? Бо-ло-тян-ский…
Седовласый стройный теннисист, директор цементного завода. По общим представлениям о директорах, особенно у людей малосведущих, это было то самое — безукоризненной белизны рубашка, пошитый на заказ костюм, японский хронометр на платиновом браслете. Браслет был великоват, и хронометр висел на запястье. Не хочешь, а обратишь внимание.
Неприязнь возникла между ними с первого дня знакомства.
Когда Иван Филиппович принимал свое хозяйство,
