Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Отцам города полагается жить в мире и согласии: чего-чего, а общих дел у них предостаточно. Испытывая самые добрые чувства, Иван Филиппович без приглашения, сам отправился к Болотянскому знакомиться.
Секретарша встала у дверей грудью, но потом все-таки пропустила. Когда Иван Филиппович вошел, Болотянский сидел, откинувшись на высокую спинку жесткого кресла, и смотрел в окно. Увидев Ивана Филипповича, он левую руку положил на телефонную трубку, а правой указал на стул перед столом.
У Болотянского было крупное лицо с большим носом, который, однако, не выделялся, голубые глаза, почти незаметные белые брови и капризно вздернутая верхняя губа.
Радушно улыбнувшись, он попросил у Ивана Филипповича разрешения позвонить. Набрал номер. Судя по разговору, на том конце провода была родня, и Болотянский стал подробно растолковывать, что из дефицита надо достать и у кого, по какому адресу обратиться и от чьего имени вести переговоры.
Он долго нес этот вздор, а Иван Филиппович думал: что это — человеческая глупость, потребовавшая внезапного выхода, или грубый силовой прием — знай, мол, с первого дня, кто есть кто! Но в любом случае это такое свинство, что дальше некуда. Он встал и, не попрощавшись, вышел.
После этой встречи в душе остался неприятный осадок, который так никогда и не растворился. Он предпочитал все вопросы решать с Болотянским на нейтральной почве или по телефону. Со временем наиболее острые углы стерлись, но неприязнь сохранилась.
О Болотянском говорили всякое. То он начинал строить себе двухэтажную каменную дачу с бассейном в подвале, да с такой помпой строить, с таким размахом, что городскому комитету партии пришлось немедленно вмешаться и принять соответствующее постановление; то решил открыть заводскую туристическую базу с биллиардом и роскошной танцевальной залой, в которую вели гранитные ступени; то организовать Дом охотника. А поскольку вокруг расстилались глухие заповедные места, это так называемое «охотничье угодье» — просторная изба да банька — быстро стало пользоваться недоброй славой у жен работников завода. В Доме охотника разве что цыгане не пели.
Вообще-то размах Болотянского и его бесстрашие вызывали уважение. Но главным было вот что и вот почему Болотянскому сравнительно легко сходили с рук разные там «художества»: он умел работать. Это был настоящий хозяйственник. Дела на его комбинате всегда были в полном порядке; он, как шахматист, предвидел на десять ходов вперед, был изворотлив и проницателен как дьявол. Не было ни одного случая, чтобы он запутался, у кого-нибудь попросил помощи. Из, казалось бы, безвыходных положений Болотянский всегда выходил с честью. А с этим считаются, даже когда душа вовсе не приемлет человека.
Аркадий, к которому направился Иван Филиппович, жил в хорошеньком одноэтажном домике, где жили когда-то первые строители. Строители выполнили свой долг и уехали дальше, а домики остались, каждый на две семьи. Конечно, непросто было получить это прекрасное жилье, но Аркадий тем и жив на земле, что все может.
В полную меру широкую душу этого человека Иван Филиппович оценил совсем недавно, когда раздались первые раскаты грома, а вообще-то знал его давно: несколько лет Аркадий работал у него в снабжении. Был Аркадий помоложе годков на десять, тонковат, по мнению Ивана Филипповича, для своего возраста, но жилист и по характеру настойчив.
Он, наверное, ждал у окна: Иван Филиппович не успел постучать, а дверь уже открылась, и на голову гостя обрушилась тысяча слов и восклицаний. Аркадий помог снять полушубок, за рукав потащил Ивана Филипповича в ярко освещенную комнату и продолжал возбужденной скороговоркой:
— Гранаты нет, а то бы запустил! Точно бы, запустил…
— Куда и зачем? — спросил Иван Филиппович, доставая расческу.
— Какая разница куда, главное — запустить.
— Жена еще не вернулась?
— Командируется… Видишь, бардак какой.
— Так что у тебя там с гранатой?
— Слушай, а точно, человека оценивают только после смерти. Сейчас, что ни делай, они все… а-а… — Аркадий махнул рукой и, делая вдох, как будто всхлипнул. — Ты же знаешь, — продолжал он, — как мне достались эти проклятые светильники. Здоровьем и кровью. В одиночестве пробивал, думал, оценят. Оценили…
Аркадий своей властью директора профилактория установил на пути от ворот до корпуса вместо обыкновенных фонарей современные светильники, высокие, с наклоненными верхушками.
— Ездил сегодня в облсовпроф, — кипел Аркадий, — все выкладки взял. За пять лет, понимаешь, они окупают себя, а потом приносят чистую прибыль.
— Прибыль? — заинтересовался Иван Филиппович.
— Ну да, на одних лампочках накаливания. Сколько бы их за это время перегорело? А потом — эстетика, ее со счетов не сбросишь. Ты сам знаешь: выкраси станок в зеленый цвет — и сразу производительность повышается. А у нас разве по-другому? Мы нервы за короткий срок приводим в порядок. Общий антураж — это тоже терапия. Ну вот, приехал я в облсовпроф… Насчет ордена, думаю, ладно, перетопчемся, а вот на грамоту рассчитывал. Тут отдай и не греши: заслужил. И что ты думаешь? Черта с два! Аж ногами стучать стали: транжир, мот и всякая бяка. Выговорешник. Как тебе это нравится?
Иван Филиппович не смог удержать улыбки.
— Мне бы твои заботы, — ворчливо сказал он.
Аркадий посмотрел на него удивленно и словно бы рассердившись, а потом вдруг успокоился.
— Кофе с коньяком будешь?
— Буду.
— А если просто водки?
— Тоже можно немножко.
Аркадий ушел на кухню. Иван Филиппович стал разглядывать книжные полки, разноцветные корешки знаменитой Аркадьиной библиотеки. Шутки в сторону — шестьдесят полных собраний сочинений. Как минимум, две замороженные машины. Это пришло в голову Ивана Филипповича потому, что Аркадий любит машины. Собственно, он — автомеханик самого высокого класса. И снабженец из него был хороший. Контакты с людьми устанавливал мгновенно, самым кратким путем, не тратя сил на обдумывание или изобретение каких-нибудь там дипломатических ходов. К делу приступал сразу, напрямик, без всякой задней мысли. И — получалось. Иван Филиппович с годами все больше использовал расторопность и пробивную силу своего снабженца. Единственная беда Аркадия была в том, что супруга — умная женщина, зам главного врача городской поликлиники — направляла каждый его шаг. Все хотела устроить муженька на достойное место. Как ни странно, именно она первая почувствовала приближение суровых перемен и подсказала Аркадию подать заявление «по собственному желанию», что он и сделал, сославшись на усталость от бесконечных командировок, ненормированного рабочего дня, комбинатского грохота и визга. А через месяц он вынырнул директором профилактория.
Заявление «по собственному желанию» тогда сильно удивило Ивана Филипповича. Вынашивались планы такой реконструкции, тако-ой ре-кон-струк-ции… А потом, боевой характер снабженца не особенно-то приспособишь к тиши кабинета, мертвой пыли. На комбинате тоже пыль, но пыль —
