Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Иван Филиппович побрел в молочный магазин, погромыхивая крышкой бидона. Он шел и смотрел себе под ноги, и ему казалось, что каждый прохожий останавливается и глядит ему вслед и весь город только тем и занят, что обсуждает его на все лады.
Между тем, если посмотреть со стороны, впечатление он оставлял достойное: среднего роста, широкоплечий, начинающий полнеть мужчина лет пятидесяти, со взглядом пристальным, тяжелым, который вырабатывается не один год и закаливается в огне и холоде других человеческих взглядов.
Ухоженные улицы городка были тихи и безлюдны в этот поздний утренний час; дети учились, взрослые работали, и лишь теплый мартовский ветер носился по асфальту, раскачивал напитанные соком, отяжелевшие ветви деревьев. Кустарник и трава зеленели вовсю. Мелочь торопилась жить.
Теперь Иван Филиппович думал о своей даче и о том, как хорошо было бы стать настоящим дачником, во всех тонкостях постичь садовое дело.
Домик уже есть — сложенный из кирпича, с деревянным петушком на гребне крыши. Но не его это заслуга. Все жена. Пока он обещал, давал гарантии в ближайшее время заняться хозяйством, она и каменщиков наняла, и плотников, и саженцы раздобыла, окапывала их, поливала. Ивана Филипповича временами даже раздражала эта суета, он разводил руками и говорил: «Ну черт-те что, жить в городе — и завести огород. Тратить силы, когда рядом базар».
Но в последнее время он свои взгляды решительно пересмотрел: не далее как позавчера дачные дела заняли у него добрую половину дня. Аркадий, директор пригородного профилактория «Сосновый нектар», приятель Ивана Филипповича и бывший его сослуживец, даже прислал для помощи своего садовника.
Садовник был в годах — что за шестьдесят, так это точно. Назвался он Егором, отчества Иван Филиппович так и не смог узнать: старик уперся намертво — Егор, и все. Тогда Иван Филиппович стал его звать дядей Егором.
У дяди Егора была крепкая шея в мелких правильных квадратиках, будто поджаренные вафли. С собою он принес старинный саквояж с двумя отодвигающимися замочками, где поверх всякой всячины был еще положен клеенчатый фартук, который он сразу же вынул, как только они приехали на участок и зашли в дом.
В помещении из-за банок с краской и рулона рубероида воздух был как в гараже, тяжелый, щекочущий горло.
Дядя Егор посмотрел на дачный инструмент, сваленный кое-как в углу, покачал головой — мастера не любят видеть орудия труда в запущенном состоянии, — вышел на крыльцо. Он встряхнул, расправляя, фартук, не спеша стал завязывать тесемки.
В эту зиму пострадали яблоньки. Все остальное было хорошо, даже стекла в домике не выбиты, а вот яблоньки пострадали — у самой земли они были словно опоясаны чистым бинтом: мыши обгрызли кору до самой древесины. Садовник присел на корточки, потрогал обгрызанные, неровные края, согнутым пальцем постучал по стволу.
— Попробуем сделать мосты, — сказал он наконец. — Сейчас наберем веток, нарежем черешки, вот по ним и пойдет сок. Глядишь, деревца оклемаются. Уж больно сильно попортили, твари, но ничего, попробуем, авось оклемаются.
Приговаривая и покряхтывая между словами — не столько, наверное, от старческой одышки, сколько от серьезности собственной работы, — он достал из кармана складной кривой нож с толстой деревянной ручкой и стал нарезать одинаковых размеров прутики.
Иван Филиппович смотрел на обгрызанные места, на белую древесину, похожую на обнаженную кость, и хмурился, что-то прикидывая. Похоже, в будущем из этих яблонек ничего хорошего не получится. Все эти мосты — филькина грамота, не будет от них толку, и делает их дядя Егор, очевидно, для успокоения собственной совести. Все так, наверное, и есть. Чего терять время и силы?.. Постояв еще немного, Иван Филиппович молча пошел в домик и принес длинную ржавую ножовку.
— Ты чего хочешь? — с тревогой спросил садовник.
Иван Филиппович не ответил и левой рукой ухватил ствол яблоньки, еще тонкий, слабенький по малолетству. Вжикнула ножовка, Иван Филиппович отбросил спиленное деревце и обмахнул стальное полотно о штанину.
— Ну, это ты зря, совсем зря. Этак, знаешь, можно все повырубать, — забухтел дядя Егор. — Брось пилу, так не годится. Надо оживлять до последнего.
— Было бы чего оживлять, — сказал Иван Филиппович. Глаза его блестели, как у пацана перед дракой. — Все под корень, нечего занимать место. Если ослабел, если тебя обгрызли — прочь с дороги! Так или нет?
— Так-то оно, может, и так, только врачевать надо до последнего. Деревья ведь как люди, только сказать ничего не могут.
— Уметь сказать — не самое главное.
— Ну что ж, Филиппыч, тебе видней, — с обидой сказал дядя Егор и стал сердито снимать фартук. — Ты человек большой…
Ну, старикан, щепотью соли — прямо на рану, Иван Филиппович набычился, тряхнул ножовкой так, что в воздухе свистнуло, и пошла работа: вж-жик… вж-жик… вж-жик… Чтобы спилить восемь яблонек, понадобилось не больше десяти минут.
Потом Иван Филиппович отнес их к оврагу, на дне которого уже собирались талые воды, и побросал вниз.
После стакана «пшеничной» дядя Егор отошел. А сначала выговаривал хозяину за лиходейство, потом стал ругаться, что слишком по-разному стали жить люди: одни над каждым кустиком трясутся, другие целые горы экскаватором курочат, куда это годится? Иван Филиппович доверительно прикоснулся к его плечу:
— Точно, точно… Надо бы лозунг: раскурочил гору — насыпь новую.
Дядя Егор искоса глянул на Ивана Филипповича:
— Дома жену свою подковырнешь. Понятно? Молодой еще… Плакать должо́н за детей и внуков.
Иван Филиппович промолчал. В принципе-то старик прав, мыслит по-государственному, каждый свой поступок, наверное, прикидывает на день завтрашний. И еще Иван Филиппович подумал: как его, Ивана Филипповича, заботы далеки от забот дяди Егора…
Иван Филиппович со своей семьей жил в этом городке пятнадцать лет, с той самой поры, когда города еще, собственно, и не было. По левому и по правому берегу реки поднимались невысокие кругловерхие холмы, поросшие соснами и березами. По веснам река разливалась привольно и, когда вновь входила в свои берега, в низинах оставались крошечные прозрачные озера, никогда не зараставшие камышом, в которых водились караси и щурята.
После Заполярья, где Иван Филиппович работал главным механиком рудника и большую часть года ходил в меховых одеждах, а в короткие летние месяцы едва успевал порадоваться какой-нибудь чахлой травке, он как бы заново
