Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
— Миша, ты слушаешь меня?
— Да, Алексей Борисович, слушаю.
— Тут возможны большие события. Вот пройдут они, я, наверное, помогу тебе с этой флейтой. Только умоляю — не пропадай.
— Куда я денусь? Это вы не пропадайте.
Нет, разговор все-таки пустейший. Алексей Борисович выпил принесенный Викой корвалол. Любил, грешный, и этот запах, и этот своеобразный горький вкус.
— Так ты сказал, что я пропадаю? — переспросил Алексей Борисович вполне благодушно. После корвалола он даже пожалел, что так сурово отнесся к хорошему человеку, который к тому же всегда готов выручить. Бесценное качество. — Я не знаю, Миша, откуда у тебя такие сведения. Если бы я тебя не любил, я подумал бы, что ты ни газет не читаешь, ни радио не слушаешь.
— Все я читаю, все слушаю, — перебил его Миша. — Ваше устное и письменное слово, дорогой Алексей Борисович, несет большой эмоциональный заряд. Так что успокойтесь, ради бога. Шофер возвратился и сказал — все в порядке, ну я и рад, и душа моя в покое. Чего вы так разнервничались? Давление чаще измеряйте, пустырник пейте. Прекрасное, кстати, средство. Через три недели нервы станут как веревки.
— Ми-иша, — безмерно удивился Алексей Борисович нахальству юного друга: так развязно и мусорно не разговаривал с ним еще никто, даже председатель. Что-то непонятное происходит в жизни. — Уж не из компании ли какой звонишь? Может, тяпнул для храбрости? Я тебя не понимаю, Миша.
— Ну и ладно, это не самое худшее. Вот слышу ваш голос — и хорошо.
Развязность продолжалась. Алексей Борисович наливался гневом, так что шея под ушами напряглась.
— Со мной ничего не случится, понял? — громко, насколько позволяли оставшиеся силы, отчеканил Алексей Борисович. — Ничего не случится. Ты меня слышишь, Миша? А если и случится… — Алексей Борисович сбавил голос и слегка помедлил. — А если вдруг… Миша, не забывай, все мы ходим под солнцем, ты об этом тут же узнаешь из газеты.
— Вы имеет в виду «Советский спорт»?
Пока Алексей Борисович собирал волю, чтобы преодолеть одышку, Миша распоясывался дальше.
— Вы простите, Алексей Борисович, но вот сколько наблюдаю за вами, я вас так и не понял, поэтому — восхищаюсь… Вы давите элементарно, как могильная плита.
— Ты просто пьян! — Рука, державшая трубку, тряслась от напряжения.
— Вы простите, Алексей Борисович, ничего такого особенного я сказать не хотел. Я очень люблю вас и дорожу вашим добрым отношением, но душа поет… А газета о вас писать не будет. Тьфу-тьфу, конечно!
— Ты отвратительно пьян! Наша областная газета…
— Так уж и областная!
— Именно областная!
Вика почувствовала своим женским чутьем, что еще немного, и драгоценный супруг свалится замертво. С криком: «Это ужасно!» она выхватила трубку из ослабевших пальцев Алексея Борисовича и бросила ее на рычаг с таким выражением и с такой брезгливостью, словно какую-то гадину. Но Алексей Борисович все же успел услышать, как Миша спокойно, даже (вот мерзавец!) задушевно сказал:
— Не будет областная газета печатать о вас некролог, говорю совершенно точно.
Кровь ударила в голову Алексея Борисовича. Он тупо посмотрел на Вику и сказал ей как высшей, как последней инстанции:
— Уже написан… лично видел… хранится в сейфе редактора…
— Что? Что написано?
Но Алексей Борисович закрыл глаза и так с закрытыми глазами медленно, словно у него был поврежден позвоночник, опустился на подушку. Ноги его подняла Вика, уложила одна к другой.
— Укрой… морозит… — прошептал Алексей Борисович.
Он смутно ощущал, как Вика ставила ему под мышку градусник, приглаживала волосы, промокала платочком пот со лба. Ее прикосновения действовали на Алексея Борисовича успокаивающе. Здесь был преданный человек, лекарства и телефон. Здесь была защищенность!
Вот тебе и анализ истекшего дня… Вот тебе и раскладки на будущее… Мишин звонок был как аркан кочевника — затянул мертвой петлей и бросил в черные воды омута. И даже круги не пошли.
Алексей Борисович лежал с закрытыми глазами и не спеша, стараясь быть спокойным, придумывал для себя те или иные события, которые по известным причинам не состоялись. Ну и что? Не состоялись, так состоятся!
Вот Алексей Борисович, допустим, вышел на кухню. Томится в ожидании Вики. Последняя, самая престижная модель холодильника уже воспринимается как давно освоенная вещь. Алексей Борисович пальцем проводит по шершавому фирменному знаку и встает у окна. Летучим взглядом окидывает крыши гаражей, которые, подобно пчелиным сотам, лепятся в глубине большого бестолкового двора. Алексей Борисович давно собирается заглянуть в райисполком и спросить уважаемых товарищей: почему не разбиваете сквер в бездарно пустующем дворе? Надо бы сходить туда в ближайшее время, а сегодня сделать пометку в рабочем блокноте. Тогда наши дети и внуки будут дышать не выхлопными газами, не испарениями асфальта — откуда они только берутся в такой концентрации? — а чистым кислородом.
Одно обидно — наслаждаться будут все, но никто не поинтересуется: чья же это забота, чьи нервы, чье сердце, чье здоровье, наконец, положены здесь? Самое сладкое и самое печальное — жить для других, когда другие и не знают об этом.
Все-таки люди рождаются уже с определенной программой: жить для себя или жить для других. Сам себе иной раз удивляешься. Еще когда Алексей Борисович был начальником клуба, ему случилось вместе с коллективом встречать сотрудницу с новорожденным. Во главе всех, разумеется, выступал гоголем молодой отец. Были в тот праздничный день и цветы, и шутки; был задействован весь арсенал, положенный в данной ситуации. Но когда сестрица вынесла ребенка и остановилась в ожидании отца, возникла пауза: папаша вдруг растерялся. И вперед вышел Алексей Борисович.
Как он потом объяснял, его словно какая-то сила подтолкнула. Эта самая сверхъестественная сила всю жизнь, как бы та ни складывалась, в какой бы узел ни завязывалась, обязательно выталкивала его вперед.
Иногда у Алексея Борисовича бывает такое чувство, будто у него нет прошлого, такого, как у всех, — широкой глубоководной полосы, сохраняющей в себе радостное и трагическое. А лишь отдельные островки. И кажутся эти кусочки суши, если плохое самочувствие, маленькими и несчастными. Будто и жизнь прожита напрасно. Но стоит подняться тонусу, они тут же превращаются в цветущие оазисы, становятся вехами на пути, точками отсчета.
Сейчас вдруг померещилась Алексею Борисовичу совершенно странная картина. Будто он, Алексей Борисович, взял да и умер. Это произвело жуткий переполох, все принялись трезвонить друг другу по телефону. А печальную весть разносил черный ворон; летал он из одной
