Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Сначала Алексей Борисович не сообразил, в чем дело. Все произошло быстро и как-то буднично. Молоток соскользнул с полукруглой ручки отвертки и со всего маху клюнул сооружение. Звук получился глухой и глубокий, по-своему деловитый, словно раздавили электрическую лампочку или же из термоса с горячим кофе вылетела пробка. В пробитую брешь хлынул поток, но тут же иссяк, словно загипнотизированный взглядом Алексея Борисовича. Это, видимо, вылилась лишняя вода, которая скопилась в тех самых отстойниках и переходах, которые он искал.
Истина предстала в суровой наготе. Алексей Борисович понял: никаких там особых переходов-проходов нет, так же, как нет и отстойников. С чего бы им взяться? Даже смысла в них никакого.
Лязгнула отброшенная отвертка, улегся рядом с ней сделавший свое дело молоток.
Алексей Борисович поднялся, кровь толчком ударила в голову, блестящую кафельную стену затянуло синевой.
Алексей Борисович взялся за сердца и прошел в комнату.
Вика сама распускала кофточку. Она посмотрела на Алексея Борисовича с некоторым даже испугом. Но он сказал первый:
— У нас есть медицинский пластырь?
— Должен быть. А что случилось?
— Ты залепи там… на первый случай… как-нибудь поаккуратней. А я пойду… полежу.
— Ты такой бледный.
Алексей Борисович хотел ободряюще улыбнуться Вике, чтобы она лишнего не переживала, но вместо широкой улыбки этакого бесшабашного ироничного парня у него мелко задрожали растянутые губы.
— Петушка покорми, — прошептал он и закрыл за собой дверь кабинета.
8
Он лежал, укутавшись пледом, и ни о чем не думал. Странная пустота и странное спокойствие охватили душу. Алексей Борисович не знал, сколько прошло времени с того момента, когда осторожно скрипнула половица и прошелся по лицу легкий сквознячок.
— Прости, Алик, ты не спишь? Дай, думаю, загляну.
— Я работаю, — лаконично ответил Алексей Борисович. Голова его не шевельнулась, она покоилась на сцепленных ладонях. — Я думаю.
Зря он уточняет, Вика давно усвоила, что самый каторжный, изнуряющий донельзя труд — это когда супруг лежит и думает. Уму непостижимые вещи происходят тогда в его голове. Вика представляет, какие там идут противоборства — связываются и распадаются судьбы, совершаются события, сопоставляются времена, оживают эпохи, которые в другом случае никогда не ожили бы. Острые мысли впиваются пчелами и несносно жалят. Но хуже всего, когда раскаленный стержень как бы пронизывает насквозь: как живем? Чего не хватает, чтобы жилось еще лучше? И усиливается победная поступь. И приближается счастливый завтрашний день. Алексей Борисович ничего не скрывает от Вики, и с его слов она понимает, что это ни с чем не сравнимое ощущение — оставаться один на один с самим собой и чувствовать себя в ответе за всех. Одно только непонятно Вике: как выживает человек при столь огромной нервной нагрузке? Алексей Борисович говорит, что чувствует себя потом, как Христос после распятия.
Вика тихо произнесла:
— Тут тебя по телефону добивается молодой человек, говорит, что ты просил позвонить вечером.
Алексей Борисович приподнял голову. В одной руке Вика держала аппарат, в другой — трубку, зажимая ладонью микрофон. Алексей Борисович свел к переносью брови, продольная складка мудрости стала лепной. Так! Звонить мог только Миша, вернее, звонить могли многие, но упорно добиваться — только Миша. Бальные танцы… Флейта… Тьфу! «Флейта-позвоночник», — вдруг припомнилось откуда-то.
— Скажи, сейчас подойду.
— Одну минуточку, — пропела Вика в трубку. — Алексей Борисович сейчас подойдет.
— Все болит, — сказал Алексей Борисович. — Не дошло бы до врачей.
— А-алик…
— Ладно. Там… это самое… заклеила?
— Конечно. И знаешь, очень хорошо получилось. Я сначала обезжирила, протерла одеколоном, а потом залепила финским пластырем. Помнишь, который мы купили в Пицунде? Финский воды не боится, специальный.
Алексей Борисович промолчал, но живо представил, как эти нежные тонкие пальчики протирают одеколоном дурацкое сооружение… Хорошую устроил жизнь родному человеку. Этими пальчиками кекс нарезать, варенье в розеточку накладывать серебряной ложечкой… Не вовремя позвонил Миша!
— Я слушаю тебя, — с большой неохотой сказал Алексей Борисович.
— При-иветик… — ерническим тоном протянул Миша, и Алексей Борисович подумал: обиделся, долго ждал. — Что новенького в вашей святой жизни?
«Ему захотелось повеселиться, — с тоской подумал Алексей Борисович. — Миша точно рассчитал время. Жизнь — сплошной цирк: один плачет, другой смеется».
— Все новенькое — хорошо забытое старенькое, — с усилием произнес Алексей Борисович, потому что стало жать в груди.
— Машина пригодилась, ничего?
— Вас понял, спасибо за помощь. Слушай, Миша, а чего ты хотел?
Миша на том конце провода, похоже, был сбит с толку недружелюбностью Алексея Борисовича.
— Алексей Борисович, может быть, я некстати? — спросил Миша уже другим тоном, без всякого шутовства, без игривости, то есть так, как и положено.
— Я этого не сказал. Ты позвонил — я ответил.
Алексей Борисович приподнялся и сел, спустил ноги на теплый палас, скосолапил ступни. Вика держала телефонный шнур, и напряженный вид ее говорил, что в любую минуту она готова оказать содействие.
— Ты, Миша, случаем, не загулял? А то мне показалось, будто у тебя удаль какая-то в голосе.
— Нет, Алексей Борисович, еще пока не загулял. А вы что-нибудь предлагаете?
Каков нахал, а?
— Мне, Миша, поздно предлагать, мне даже думать об этом сейчас преступно. Это у тебя период флейты и позвоночника, а у меня этот период закончился, как бы тебе доходчивей объяснить, лет десять — пятнадцать назад. А пятнадцать лет, Миша, это целая жизнь.
Алексей Борисович прикрыл трубку и шепнул Вике: «Корвалольчику капни». Он даже не подумал закруглить бестолковый разговор. Большой навык и редкую выносливость проявлял он, когда дело касалось телефона. Говорящей аппарат был как гость, который значительно выше тебя по положению: он может прийти когда захочет, и его не выставишь…
— Вы много успели в этой жизни, — понесло Мишу.
«Может, за флейту обиделся? Но зачем она ему?»
— Да, успел, конечно; все, что имею, все это, Миша, своими руками.
Здесь был легкий намек: а вот тебе, Миша, пришлось помогать. По своей деликатности Алексей Борисович никогда не напомнил бы об этом, если бы не сильное нервное перенапряжение сегодняшнего дня. Редкостный день по насыщенности.
— Ладно, Алексей Борисович, позвоню как-нибудь в другой раз.
Намек Миша, несомненно, понял, все же в культуре работает, и по каким-то соображениям не стал углублять кризис, возникший в разговоре. Алексей Борисович не без удовольствия подумал, что не в Мишиных интересах углублять… После смерти Бори возможны значительные перемены. Сейчас нельзя даже предсказать, чем все это кончится. Новая метла, естественно, будет мести по-новому и тем самым выстраивать свой порядок. С
