Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Не хотел, да надобно, — решил все свести к шутке Жарков. — Вон, гляди, помощнички идут!.. А без степенного вида, без солидного брюшка — какой же ты для них авторитет?
Приезд Жаркова и Бородина еще раньше был замечен. Но теперь, когда они стояли на взгорье, у всех на виду, сюда, к комковатому подножью, начали с самых отдаленных участков сходиться руководители мобилизованных строительных трестов и стройуправлений, прорабы, бригадиры; явился и секретарь райкома, которому подопечен был здешний сельский район. И уже пришлось ходить с целой свитой подначальных начальников — отдавать скрепя сердце дань этой обременительной условности. Отныне взгляд словно бы лишился придирчивой самостоятельной цепкости, внимание рассеивалось, потому что каждый из сопровождающих уже сам норовил указать на то-то и то-то, из соображений личной заинтересованности, вперекор тому, что прежде всего могло бы интересовать областных партийных руководителей.
Лишь к вечеру, усталые, в нашлепках грязи, под легким хмельком от выпитой для сугрева водки, разомлевшие после сытного обеда в хуторе Вертячем, вернулись Жарков и Бородин к машине, чтобы уже на колесах отправиться на поиски злополучной попутчицы, если уж пешие хождения ни к чему не привели. Как вдруг оба увидели на заднем сиденье скорчившуюся хмурую Великанову. Лицо ее было в размазанной грязи; берет сполз на одно ушко, тогда как другое яростно розовело, нажженное ветром; резиновые боты в засохшем красноземе уже напоминали глиняные горшки; от макинтоша и от развеянных волос тянуло дымной горчинкой костров…
— Где изволили странствовать? — не без язвительности спросил Жарков, усаживаясь рядом.
Великанова молча взглянула на него, но в глазах ее плясали огоньки — предвестники бедовой вспышки, которую, собственно, и хотелось вызвать Жаркову.
— Ну, что же вы молчите? — подзадоривал он. — Говорите: довольны или недовольны остались прогулкой?
И вот тогда в инженере-конструкторе Великановой сразу пробудилась прежняя Анка: глаза ее сузились, ноздри раскрылились, и вся она выпрямилась, как от удара, и напряглась, готовая тоже нанести удар.
— О каком довольстве может идти речь? — заговорила она звенящим молодым голосом. — Здесь, под Вертячим, работает, кажется, двадцать тысяч человек. Это же население целого города! Но у людей нет ничегошеньки: ни подходящего жилья, ни кипяченой воды, ни хлеба, ни горячего приварка. Я уже не говорю о медицинском обслуживании и почтовой связи. В общем, людей уподобили слепым кротам: дескать, сейчас война, ройте землю и ни о каких элементарных благах не помышляйте!.. Но это же бесчеловечно! Неужели война должна заставлять нас быть жестокими к своим же людям? Или мы просто хотим собственное головотяпство оправдать трудностями военного времени?..
— Что же ты предлагаешь, Анка? — прервал Жарков для того, чтобы еще больше разгорячить ее.
— Да разве ж вам неясно? Шлите сюда полевые кухни, походные пекарни, организуйте здравпункты, открывайте парикмахерские, бани. И народ, поверьте, взбодрится, дело пойдет веселее. А так — что за жизнь, что за работа! Ночуют строители в овечьих кошарах, в стогах сена — где придется. И мерзнут, кашляют, начальство клянут почем зря.
Жарков приударил ладонью о ладонь, поощряюще заметил:
— Эге-е, а ты находилась, нагляделась на беспорядки! Вижу: они тебя взволновали, просто даже взбесили. Так вот и возьмись выкорчевывать их! А партийное благословение тебе будет.
— Одного благословения мало.
— Но в принципе ты согласна быть парторгом обкома на этом участке обвода?
— Необходимость подсказывает согласие. Только учтите: с пустыми руками сюда не поеду! Пусть-ка товарищ Бородин прежде вдоволь наготовит печурок-времянок, лопат, скоб, ломиков… Наберется их на десяток машин, вот тогда я вместе со всем этим добром и явлюсь к народу.
— Предложение дельное. — Жарков, явно довольный, начал потирать ладони. — Считай, что мы приняли твои условия, товарищ парторг.
Он скосил на Анку повеселевшие глаза… и вдруг ему захотелось пригладить ее развеянные волосы, смахнуть со щек подсохшую грязь, пожать руку дружески-крепко, как когда-то в давность давнюю — в те незабвенные годы комсомольской юности.
Глава седьмая
Как солдаты рождаются
I
Хотя Прохор Жарков чутьем рабочего человека и угадывал неизбежность скорой войны с Германией, все же вероломная внезапность нападения фашистов поразила его. Война была воспринята им не только как общее народное горе, но и как глубоко личное несчастье. Он ощутил ту мстительную и праведную ярость, которая часто охватывала его, первейшего поселкового драчуна, во время стычек, когда противник вдруг применял недозволенный прием. Поэтому единственным его желанием было — сразу же отправиться на фронт и свести с Гитлером личные счеты.
Прохор был убежден, что именно он, по праву старшего, должен быть послан на фронт от бригады; но, к удивлению, его законное право оспаривали все подручные, даже новичок, семнадцатилетний безусый Андрейка Баташкин. Каждый был охвачен гневным, мстительным порывом, и каждый наперед другого норовил вступить добровольцем в армию, ибо каждому мнилось, будто судьба отечества будет решаться прежде всего на фронте, в лобовой схватке не на жизнь — на смерть, и ежели, к примеру, он, Прохор Жарков, или Сурин, или Тимков немедля не отправятся на передовую, то исход битвы окажется весьма плачевным. Однако вперекор общему патриотическому порыву некие высшие власти наложили на сталеваров «броню». И Прохору оставалось одним утешаться: ходить со своими дружками-подручными на городскую окраину, в Вишневую балку, и там, под присмотром молодого гарнизонного лейтенанта, стрелять по дальним мишеням из учебной винтовки или бежать в резиновом наморднике противогаза в штыковую атаку и колоть соломенное чучело в каске с фашистской свастикой.
Конечно же после грозной тяжести винтовки стальная закорючка, которой Прохор ворошил расплавленный металл, уже казалась слишком мирной, будничной, — и мысли снова и снова уносились вдаль, к полям сражений…
«Да, сейчас мое место там, на фронте! — внушал себе Прохор. — Я должен в упор расстреливать фашистскую сволочь и видеть своими собственными глазами смерть заклятых гадов, иначе не знать мне покоя. И я, черт побери, вырвусь на фронт, и никакой секретарь обкома не удержит меня!»
Вот почему, когда сестра сообщила Прохору о своем намерении пойти в сталевары, он не только не счел это бабьей придурью и наглым покушением на устои сугубо мужского труда, но, наоборот, обрадовался дерзкой женской прыти: ведь пойди Ольга на мартен — и сразу рухнет миф о незаменимости сталеваров! А коли так, то перед ним, Прохором Жарковым, тотчас же откроется верная дорога на фронт, и он уйдет со спокойной совестью, ибо на его бригадирское место заступит многоопытный Сурин, на место Сурина — настырный Тимков, на место Тимкова — суматошливый Андрейка Баташкин, а уж его немудрящие, хоть и хлопотные, обязанности возьмет на себя родная
