Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Как? Умышленно?
— Нарочно. Потому что он гад.
— Эдик!
— Мне теперь все равно.
— Брось глупости, — строго сказала я. — Ну-ка, рассказывай, что случилось. С самого начала.
— Начало было давно.
— Неважно. Рассказывай все. Понимаешь, все?
— И о том, как я стал вором?
— И об этом.
10
— Когда я подружился с Колькой и Борисом, у меня как будто две жизни стало. В школе — одна, а на улице, с ребятами, — другая. Они же были отчаянные и за это мне нравились. Колька показывал, как надо лезть в чужой карман. Я тренировался, лез к нему. Совсем мне это было не нужно, просто интересно… Как это забраться в карман так, что человек не почувствует?
А один раз в очереди… Большая была очередь, бестолковая, все друг друга давили, толкали. Колька мне говорит: «Вон, видишь того толстяка? Давай! А мы с этой стороны нажмем».
Колька — он такой… Его ребята слушались. И я почему-то ему подчинялся. Взял и пошел к этому толстяку. На нем был старый костюм, карман в брюках чуть-чуть надорван. Мне деньги не нужны были, сам не знаю, что случилось. Вот как на мосту иногда стоишь, и вдруг захочется прыгнуть. И тут.
Ребята нажали сзади, я прилип к этому дядьке… А пальцы сами… Там был портсигар и какие-то бумажки… Я захватил эти бумажки.
Потом, на улице, Колька сам сосчитал деньги. А мне и смотреть не хотелось, как он считал. Оказалось — сорок два рубля. Он считает, а у меня в голове: «Вор! Вор!» Я не хотел брать деньги, а Моряк рассердился: «Запачкаться боишься?»
Мы их в сквере делили. Погода была плохая, дождь собирался. Я не посмел отказаться. Моряк дал мне двадцать рублей, остальные взял себе с Борисом. Я пошел домой. И тут — дождь. Пришел весь мокрый. Смял эти десятки и выбросил в уборную.
А уже был сентябрь, учились. На другой день иду в школу, а сам боюсь. Вор. Как я, такой, сяду за парту, буду со всеми учиться, отвечать уроки? Стихи Пушкина, например.
Но в школе, конечно, ничего не знали. К нам как раз назначили нового классного руководителя — этого самого Щеткина. И я учился и уроки отвечал. Но все время был как будто грязный. Знаете, как: лицо помоешь, а шея грязная, под воротником не видно. Вот и я… Никто не видит, а я знаю, что я грязный.
На уроке мне иногда замечание сделают: «Нилов, не вертись!» А мне смешно. Не вертись. Подумаешь. Знали бы… Совсем я перестал учителей уважать. Неправильно, теперь я понимаю, откуда им знать. Но все равно, как-то должны были догадаться. И учителей не уважал, и себя не уважал.
А потом мне попалась «Педагогическая поэма». Читали? Вот книга! Я всю ночь читал, утром взял в школу, на уроках читал. Спрячу под парту и читаю. Читал и думал. Как бывает в жизни — был последним человеком, а можешь сделаться самым лучшим.
Я стал как следует учиться. Вообще, решил жить по-настоящему. Подал заявление в комсомол. Меня спросили, какие отметки, какую несу общественную нагрузку, и приняли. Значок, билет — все. Комсомолец. Другой человек. Вчера был один Эдик Нилов, а сегодня — другой.
У меня был как праздник. Шел в школу и ждал: вот сегодня что-то случится. Вызовут в комитет комсомола, скажут: «Нилов, поручаем тебе…» Пускай будет поручение невыполнимое, я все равно сделаю. Нет, я понимал, что на полюс меня не пошлют. Пускай будет обыкновенное школьное поручение. Но я же комсомолец, я должен выполнять свой комсомольский долг.
Нет, никто ничего не говорит. Тогда я сам пошел. У нас Лена Чагина секретарь комсомольской организации. Неудобно самому, но я пошел. Лена удивилась и вроде даже с досадой меня выслушала.
— Ты же рисуешь для стенгазеты…
— Так я и раньше рисовал.
— Ну, хорошо, зайди завтра. У нас один вожатый отряда плохо работает, я поговорю о тебе.
Мне обидно стало. Как будто выпрашиваю себе что-то незаслуженное. Думаю: не пойду.
И не пошел. Но она сама меня встретила в коридоре.
— Да, Нилов, я говорила о тебе с вашим классным руководителем. Он считает, что ты недостаточно дисциплинирован. Даже говорит, что мы поторопились принять тебя в комсомол. Неужели правда, что ты плохо ведешь себя на уроках?
— Правда! — крикнул я.
И на следующем уроке все время разговаривал, пока меня не выгнали из класса. И назло Щеткину бросил учить математику. Если бы не вы, да не Мария Михайловна, — остался бы на второй год. Вот учительница… Таких бы побольше. А Щеткину я правильно окно разбил. Ребенок, конечно, ни при чем, страшно, если бы попал камнем, а ему так и надо. Я ему еще разобью, пусть только вставит!
— Эдик! Возьми себя в руки. И расскажи все-таки, что случилось сейчас.
— Исключат меня из комсомола, — повторил Эдик безнадежно. — Я знаю, исключат. Так мне и надо.
— Ты слышал: я спрашиваю тебя…
— Что случилось? Ничего особенного. Это я тогда его возненавидел. «Поторопились принять в комсомол!» А сейчас просто… Да я вам расскажу по порядку. Был урок…
11
У Щеткина злые глаза. Желтая, сморщенная у глаз и у рта кожа, низкий лоб, слегка впалые щеки и продолговатые злые глаза. Я смотрю в его лицо и представляю, как все это произошло.
— Нилов, что тебе?
— У меня вопрос.
— Вечно у тебя вопросы. Надо внимательнее слушать. Ну, что ты опять не понял?
Эдик задал вопрос по объясненному материалу.
Щеткин, по выражению Эдика, скривился. Я представляю его гримасу. Презрительно опущенные углы рта опускаются еще ниже, в прищуренных глазах — откровенная неприязнь, костлявые пальцы нетерпеливо, как сейчас, пощипывают плохо выбритый подбородок.
— Тебе не переползти без репетитора в десятый класс, вот что я вижу из твоего вопроса. Придется опять просить помощи у какой-нибудь старушки.
— Не переползти? — переспрашивает Эдик. — Значит, я переползаю? Что я — пресмыкающееся?
— Ладно, я повторю объяснение, — с унылым вздохом говорит Щеткин.
Сознает ли он, что довел ученика до такого состояния, когда тот вообще не способен воспринимать какие-либо объяснения?
— Кто еще не понял? — продолжает преподаватель, обводя глазами класс. — Все поняли? Значит, один Нилов. Итак…
Щеткин подходит к доске, поднимает руку с мелом.
— Не надо! — кричит Эдик, вскакивая со своего места. — Можете не объяснять. По-вашему, я дурак, ну и пусть, дуракам не нужна математика, обойдусь без ваших теорем.
Щеткин багровеет.
— Выйди из класса.
— И выйду!
Эдик хватает книжки и уходит.
Так это произошло. А теперь
