Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Я вхожу во двор, бегом поднимаюсь по лестнице. Сама не знаю, почему бегом. Ведь никто не ждет, как обычно. Обаятельная женщина… Это я? Какие глупости. Он благодарен мне за своего Эдика и из благодарности готов сказать, что угодно. А все-таки приятно. Обаятельная женщина — вот кто я, а не просто лейтенант милиции.
Смешно радоваться такому пустяку. Комплимент, да к тому же неискренний. Не надо было ему провожать меня… Как давно я не играла на пианино… Соседи, наверное, уже спят. Завтра будут ворчать. Но хотя бы что-нибудь негромко.
Осторожно трогаю белые клавиши. Сажусь и начинаю играть первое, что приходит в голову. Шуман, «Порыв». Забываю о соседях, которым надо спать. Забываю о своих мальчишках. Безраздельно отдаюсь потоку стремительной музыки, обновленная, помолодевшая, счастливая.
Стучат в стенку. Так я и знала. Обрываю игру, опускаю крышку пианино. И сразу что-то гаснет в душе. Как будто меня застали за чем-то запретным. Нарушила в полночь чужой покой. А если мне самой нет покоя? Ладно, пусть спят. Я не смогу сейчас спать. Оденусь и пойду бродить по ночному городу…
8
Начался учебный год. У Эдика все в порядке. Он иногда заходит ко мне, рассказывает о школьных и домашних делах. Август Ниловы провели в деревне.
— Вы не представляете, Вера Андреевна, какой там лес, — восторженно вспоминал Эдик. — Прямо волшебный, как на картинах Васнецова. Мы с папой на целый день уходили по грибы. Мама с Танюшкой где-нибудь около дома походят и все, а мы в такую чащобу забирались… Между прочим, он интересный, я даже не ожидал.
— Кто?
— Да отец. Про фронт мне рассказывал. Он, видно, не всегда был таким тихоней. В разведку даже ходил.
— Твоего папу очень уважают на заводе.
— Ему повезло. Воевал — интересно жил, инженером стал — опять интересно.
— Ну, воевать-то, положим, небольшое удовольствие. А инженером стать и тебе дорога не заказана. Ты теперь не думаешь, что учиться не имеет смысла?
— Запомнили? — Эдик с упреком посмотрел на меня. — Это я, конечно, глупость тогда сказал. Без знаний в наше время нечего делать. Только много ерунды приходится зубрить. Зачем мне это? А теорию космических полетов не преподают. Поневоле отстанешь от жизни.
— Это же не такая простая штука — теория космических полетов.
— Ну, хотя бы основы, — не сдавался Эдик.
Нилов-отец тоже заходил ко мне однажды после возвращения из отпуска. Он сильно загорел и, видимо, хорошо отдохнул, взгляд его стал живее, движения энергичнее. Горделиво хвастался своими беседами с Эдиком и уверял меня, что Эдик окончательно переменился. Прежнее самодовольство вернулось к Нилову, и мне было неприятно, словно он в чем-то обманул меня. Мы расстались холодно.
А через два дня он позвонил мне.
…Как вы себя чувствуете? Как успехи в работе? Эдик вчера получил по химии четыре. Может быть, он станет в будущем инженером-химиком, как отец. Если можно, я зайду поговорить. Насчет Эдика. И вообще. Завтра? Хорошо, завтра. Всего доброго.
И все. Ничего особенного, не правда ли? Просто вежливый разговор. Но все-таки на душе светлеет оттого, что кого-то интересует твое самочувствие и твои успехи. Не по долгу службы, как полковника, а просто так.
У меня сидела Мария Михайловна, что-то говорила. Я изо всех сил старалась сделать внимательное лицо, но, кажется, мне это не удавалось. Зачем я назначила встречу на завтра? Мы могли бы поговорить сегодня. Хотя, к чему это… Эдик теперь ведет себя хорошо. Нам вообще незачем встречаться с Иваном Николаевичем. Надо позвонить и сказать ему об этом.
Мария Михайловна уходит. Мне не сидится одной в детской комнате. Я припоминаю, какие дела у меня могут быть в городе и, предупредив Варвару Ивановну, что отлучусь часа на два, выхожу на улицу.
Солнечный осенний день. Ветер гонит по мостовой серый бурунчик пыли, шуршит сухими листьями, перекатывает бумажки от мороженого. А вот стоит старый тополь, весь зеленый, без единого желтого пятнышка. Не хочет покориться, упрямец. А пора бы понять, что осень близко, что она уже пришла…
Но какая хорошая, совсем особенная нынче осень. Неужели потому… Да, зачем себя обманывать? Не помню, когда, с чего это началось. Я пришла к полковнику и там увидала несимпатичного человека со шляпой на коленях. Мне же не семнадцать лет, чтобы тешить себя несбыточными надеждами. Но сердце… Не в моей власти приказать ему биться ровно, как прежде.
Говорят, молодость не возвращается. Чепуха. Сколько мне лет? Неужели почти сорок? Вот этому человеку, который идет мне навстречу, — ему сорок. Нет, все семьдесят. Идет и думает, должно быть, что портфель, зажатый у него под мышкой, да ожидающий его обед — это и есть жизнь. У меня появляется озорное желание крикнуть этому человеку: «Глупый! Распрямись! Посмотри, какое удивительное облако плывет у тебя над головой. Как дрожат листья на тополе. Какой забавный малыш катит по дороге звенящий о проволоку обруч!»
Радость… Она все время живет во мне. Неосознанная, тайная радость. Как немного надо человеку, чтобы стать счастливым. Завтра он зайдет. Мы поговорим об Эдике. Он спросит о моих делах и будет увлеченно слушать новости, которые кроме него никому не интересны. И наверняка нашей беседе помешают, потому что мы ведь встречаемся только в детской комнате, только в деловой обстановке. Он посидит и уйдет, а я останусь в смятении…
Зачем, зачем это беспрестанное волнение?.. Ведь ничего не может измениться в моей судьбе. Нилов не свободен. У него жена. У него дети. Эдик. Ради Эдика он и приходит ко мне. Да, конечно, только ради Эдика. А я вообразила… «Волевая, сильная, женщина с характером…» Это обо мне говорят. А я вовсе не волевая и не сильная. Безрассудная, как девчонка. Надо взять себя в руки. Вот вернусь в детскую комнату и позвоню, чтобы не приходил. Да, но что он подумает? Он сразу поймет, что… А это ни к чему. Нет, пусть приходит. Но я скажу, что тороплюсь, мы поговорим об Эдике и больше ни о чем. И я ни за что не позволю ему провожать себя, как в прошлый раз.
9
— Вера Андреевна, я пришел к вам… Я выбил окно… Меня, наверное, исключат из комсомола, может быть, даже из школы. Тогда я не буду жить. Я не хочу так жить.
— Почему тебя исключат? Что за окно? В школе?
— Нет. У Щеткина дома. Он выбежал и закричал, что я чуть не убил
