Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Их будут судить? — спросил он.
— Нет.
Нилов провел рукою по глазам, потер покрасневшие веки.
— Мой сын… Жена ничего не знает, я сказал ей при Эдике, что он просто подрался с ребятами. Если бы суд… Но все равно, это ужасно. Я просто в отчаянии.
— Ну, отчаянием делу не поможешь…
— Я не спал всю ночь, — продолжал Нилов своим негромким проникновенным голосом — этот голос с первой встречи поразил меня. — Все думал. Об Эдике. О себе. О своей семейной жизни. И о вас.
Вот как. Даже обо мне. Вдруг захотелось сказать ему, что я тоже заснула только под утро, тоже всю ночь думала о его Эдике и о других ребятах. Но какое ему дело… Какое дело до моих мыслей этому высокомерному инженеру… Впрочем, сегодня он вовсе не выглядит таким заносчивым, как тогда, у полковника. Растерянный человек с прищуренными, печальными глазами.
— Меня на заводе считают хорошим работником, жена уверена, что я — прекрасный муж и отец, и я сам так же полагал до вчерашнего дня. Правда, Эдик неровно учился и проказничал в школе, но я не придавал значения мальчишеским выходкам. Но вчера… Вы и полковник говорили мне, что я плохой отец. По-видимому, это действительно так. И, должно быть, не такой уж хороший муж. И не столь талантливый инженер, каким считает меня начальство, да и сам я считал до сих пор.
Переход от сознания своей непогрешимости к самоунижению показался мне чересчур резким, я невольно улыбнулась.
— Нет, не смейтесь. Я открыл в себе тяжкий порок: равнодушие. В сущности, я живу, как заводной механизм. Срабатывают какие-то колесики, и я двигаюсь по своему кругу. Подписываю чертежи, покупаю жене к дню рождения дорогие серьги, целую дочку, прошу сына показать дневник. Но, понимаете, все это без волнения, без радости. Словно какое-то самое главное колесика во мне испортилось… Вам скучно все это слушать?
— Нет, но…
— Странно? Правда, все это не относится к делу. Сам не знаю, почему я начал так издалека. Пришел поговорить о сыне и вот разоткровенничался. Но если бы вы знали… В трудную минуту мне не на кого опереться. Светлыми мыслями я могу поделиться с женой, а горькими — не с кем. Она — слабая женщина. И потом ее мучает болезнь дочки — у нас девочка болела полиартритом и не совсем оправилась. Жена все внимание отдает Тане, а Эдик… Да он ее и не слушается. Я много думал об этом и решил, что наша по видимости дружная семья на самом деле совсем не такова. Правда, печальный вывод?
— Да, вывод печальный. Но тем более вам надо заняться Эдиком.
— Понимаю. Теперь понимаю… Знаете, что меня поразило?
— Что же?
— То, что вы, посторонний человек, раньше меня увидели опасность.
— Как раз в этом нет ничего удивительного. Родители часто оказываются близорукими…
— В данном случае это имеет буквальный смысл, — улыбнулся Нилов.
— Простите, — смутилась я. — Но ведь в самом деле, нередко папа и мама в собственных детях не видят недостатков и всему находят оправдание. Мальчик груб? Это нервы, переходный возраст. Плохо учится? Виновата школа. Подрался? Молодец, умеет постоять за себя. А потом парень вырастает и проклинает родителей, которые не воспитали в нем привычки к труду, к самодисциплине и, в конечном счете, сделали его несчастным человеком.
Уже наступил вечер, в комнату надвинулся полумрак. Я встала, включила свет, вернулась на свое место. Нилов смотрел на меня и молчал. Почему он смотрит так пристально? Ничего интересного во мне нет. Синее платье с погонами, гладко зачесанные назад волосы, некрасивое лицо тридцативосьмилетней женщины.
— Скажите мне, как спасти Эдика, — горячо проговорил Нилов. — Я сделаю все…
Он даже выпрямился и подался вперед, всем своим видом подтверждая готовность следовать моим советам. А я… Я растерялась. Что ему посоветовать? Ведь он умнее и образованнее меня.
— Мне кажется, вы забываете, что Эдик уже не ребенок… Его интересы не ограничиваются алгебраической задачкой и порцией мороженого. Ему нужен…
Голос мой звучит неуверенно. Незачем, совершенно незачем так робеть. В конце концов, передо мною человек, не сумевший воспитать своего сына. Он непростительно виноват перед сыном.
— Ему нужен умный и сердечный старший друг. И таким другом для Эдика должны стать вы. Ведь вы сейчас не знаете, что его волнует, радует, огорчает, чем он увлекается… А надо знать.
Нилов смотрит на меня с пристальным вниманием, иногда кивает головой в знак согласия.
— Так. Все так…
— Пойдите с ним на охоту, на рыбалку, займитесь цветной фотографией — ну, я не знаю… Чтобы в чем-то сходились ваши интересы. А за внешним сближением наступит и душевное.
— Все-таки и мать во многом виновата, — робко говорит Нилов. — Избаловала мальчишку.
— Ей надо помочь, Иван Николаевич. Если вы не добьетесь, чтобы Эдик уважал и слушался мать, вы не добьетесь ничего.
Я уже вошла в свою привычную роль и преподношу Нилову целую лекцию о семейном воспитании. Эдик должен чувствовать постоянную заинтересованность родителей в его делах и мыслях. Влиять на него следует тактично, не оскорбляя самолюбия подростка. Надо добиться от него искренности во всем. Вместе решать сложные вопросы жизни. Вместе мечтать… И много еще наговорила я Нилову всяких полезных истин. Уж не знаю, помогут ли они ему.
Слушал он меня серьезно и опечаленно. Потом тихо заговорил.
— Проклятое равнодушие… Не знаю, как, почему оно меня одолело… Никогда не думал серьезно о сыне. Сыт, одет, ходит в школу — чего ж еще. А он не просто мальчишка, вы правы. Самостоятельный человек, хотя и очень юный. Пороть надо! — вдруг энергично воскликнул он.
— Что вы! Ни в коем случае.
— Надо! — настойчиво повторил Нилов. — Нас надо пороть, родителей.
— Ах, родителей, — засмеялась я. — К этому предложению охотно присоединяюсь.
Он тоже засмеялся и встал.
— Вам пора отдыхать, Вера Андреевна, я вас задержал.
— Нет, нет, что вы.
Один квартал нам было по пути, дальше мне предстояло идти одной по безлюдному и почти не освещенному переулку.
— Я провожу вас, — предложил Нилов.
Я отказывалась, я ведь всегда хожу ночами одна. Однако Нилов свернул со мной в переулок.
— Разве ваш муж не беспокоится, когда вы так поздно возвращаетесь?
— Нет. Обо мне некому беспокоиться.
— Вот как…
Нехорошо, что он меня провожает. Люди увидят и наплетут всяких небылиц. И сказать, чтобы вернулся, тоже неудобно. Ладно, пусть.
— Теперь я понимаю, почему Эдик бывает с вами откровеннее, чем со мной, — тихо говорит Нилов, когда мы прощаемся. — Вы такая обаятельная женщина…
Он задерживает мою
