Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
Вскоре из редакции пришло еще одно письмо, толстое-претолстое. В него было вложено обращение академика Т. Д. Лысенко ко всем школьникам Советского Союза, где говорилось, что каждая лишняя тонна выращенного хлеба и картофеля — удар по врагу. Чтобы помочь взрослым вырастить эти тонны, нужно собирать золу и птичий помет — ценнейшие удобрения для полей, а также верхушки картофелин, которые заменят при посадке сами клубни.
В письме сотрудница написала, что редакция поручает мне, юнкору газеты, организовать ребят на сбор удобрений. Я перечитал заключительные строки: «…Надеюсь, ты справишься с этим важным поручением…» и растерянно огляделся.
Дома никого не было. На шестке посвистывал чайник. За марлевой занавеской окна сонно зудели мухи.
До сих пор не организовывал я никого, и как исполнить то поручение, через редакцию переданное, не представлял. Особенно насчет картошки. У многих в селе, я знал, не хватит ее и до весны. Наша семья, приехав сюда летом, вовсе посадить ничего не успела. В погожие дни ходил я по вскопанным огородам соседей, промышлял оставшиеся в земле клубни. Если набирал их полведра, считал, что повезло. А у кого этой картошки вовсе в обрез — попробуй-ка поагитируй насчет верхушек…
Вот если бы дали такое задание в школе, где учился прежде, там проще. Я б сразу к учительнице нашей пошел, к Лукерье Семеновне. Она женщина боевая и понятливая. Сразу б сказала: «Вот что, ребята, давайте-ка докажем, что и мы не лыком шиты, можем армии помочь…»
А здесь — совсем другая учительница — пышноволосая, мягкая в обращении Зинаида Федоровна. Мы ходим по полю, колоски поднимаем, а она — по меже, букет собирает для своего мужа, Степана Захаровича, директора нашей школы. Ей лет двадцать пять, ему — и не сосчитать сколько: волосы жиденькие, едва лысину прикрывают, и голос с хрипотцой. Других-то женихов в селе нет, вот и поженились они этим летом.
Как ни робел я, но все же, собравшись с духом, показал директору школы то самое обращение и письмо. От чисто выбритого, похудевшего лица Степана Захаровича внятно пахло не то духами, не то одеколоном. Кинув беглый взгляд на бумаги, он забрал их с собой и обнадежил:
— Хорошо. Разберемся.
Два дня я с трепетом ждал, когда же наконец войдет директор в наш класс и скажет торжественным голосом, какие большие дела ждут нас. А он все не приходил и не приходил. Неловко было, но что поделать, все же редакционное задание — напомнил я на одной из перемен Степану Захаровичу про «Обращение». Он глянул поверх моей головы, отыскивая в конце коридора кого-то из учителей, назидательно сказал, что терпение есть высшая из добродетелей, и ободряюще пожал мое плечо ухватистыми пальцами.
Минуло еще несколько дней. Смирившись с тем, что добродетели у меня не хватает, поделился я своими заботами с Зинаидой Федоровной. Обычно задумчивая и сдержанная в эмоциях, учительница разулыбалась так, словно приятней историй, чем мои хождения к директору, не слышала. Она сразу поняла, как не желал ее ученик мозолить глаза Степану Захаровичу своей унылой физиономией, однако готова была повести меня к нему за руку. Что за радость сулил ей этот визит?
Директор встретил меня как лучшего друга. Только шишковатый нос чуть поморщился, будто сам по себе, а в глазах сияла самая натуральная радость. Поди знай, где найдешь, а где потеряешь, как говаривала моя бабушка…
— Ну что за проблема — дать ход обращению! — шумнул он. — Вот кончатся уроки…
— Может, лучше сейчас, перед последним уроком? — осторожно ввернула Зинаида Федоровна. — Если помнишь, мы собирались…
— Ах да! — расстроенно произнес Степан Захарович. — Ты права.
Немного помедлив, он выдвинул ящик письменного стола и принялся ворошить в нем бумаги. Бумаг собралось много, вперемешку с тетрадями, и в верхнем ящике, и в других. Быть может, копились они не один год. Степан Захарович ловко перебирал их пальцами, будто считал деньги. Иногда замирал, удивляясь чему-то, и осуждающе крутил головой. Мы терпеливо ждали, пока не забренчал звонок.
— А, черт! — сорвалось у директора. — Понапишут тут…
— Сте-епа, — укоризненно произнесла моя покровительница.
— Извини, извини.
Впору было сгинуть от стыда и неловкости. А Зинаида Федоровна, склонив голову набок, с интересом наблюдала, как нервно бегают пальцы супруга. Наконец, Степан Захарович сказал: «Уф-ф!», вытащил на свет божий то самое обращение, промокнул платком лысину, и мы чинно двинулись в класс: директор впереди, я — замыкающим.
Последующие минуты плохо запомнились мне. Лица одноклассников маячили в мутной зыби. Едва поздоровавшись со всеми и помянув про письмо из редакции, директор ободряюще похлопал меня по плечу: давай, мол, держи речь. Вот подставил меня Степан Захарович так подставил! Не готовил я себя к такой ситуации, полагая, что начнут разговор сами учителя, да не в классе, а на общешкольной линейке. Во рту стало сухо, в голове — пустовато, но язык еще не совсем присох к небу. Я ухватился за спасительный текст обращения и, глотая падежные окончания, оттарабанил про золу и про птичий помет…
Кто-то хихикнул насчет помета. Кто-то квелым голосом бормотнул про картошку.
— Все понятно? — строго спросил директор. — Ну вот и хорошо.
Зинаида Федоровна добавила, что надеется на нашу сознательность. На том митинг и кончился.
После уроков все захлопали крышками парт и подхватились — кто куда, как будто никакого разговора и не было Лишь Тинтя глянул на расстроенное мое лицо и спросил:
— А куда сбирать помет-то?
Я и сам этого не знал, но ответил, что был бы помет, а там…
— Чего-чего, а этого добра у нас навалом, — весело поддакнул Тинтя.
Друзей в классе у меня еще не было, но если б спросили, кто тебе больше нравится среди сверстников, я бы сказал — Тинтя. Посмотришь на него: руки в смоле, волосы взъерошены, ворот затасканной рубахи где-то на боку — вся неустроенность его жизни расписана на тощей физиономии. А глаза неунывающие, и душа нараспашку. Ни отца, ни матери в доме Тинти. Он да младшая сестренка остались с бабкой, и та немощная совсем. И животина на Тинте, и огород. Но кто бы ни попросил о помощи: козу ли заблудшую отыскать или поправить дранку на крыше — Тинтя безотказен. Может, потому и рубаху постирать лишний раз некогда.
В хозяйстве у Тинти — корова да куры. Был при них и петух — забияка
