Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
Самую подлую каверзу петух учинил напоследок. Когда решили прикончить забияку, Тинтя подкараулил его и накрыл телогрейкой. Петух тотчас выпростал голову и заорал, призывая свидетелей — видано ли средь бела дня такое злодейство! Топор оказался под рукой. Тинтя сунул крикуна на колоду, изловчившись, рубанул по шее, и петушиная голова отскочила в одну сторону, а тело, мельтеша крыльями, полетело в другую — через забор, к самой конуре Бурого.
Узрев над собой безголового недруга, пес юркнул в конуру как воробушек. И пока тело петуха колотилось в конвульсиях о землю, лишь тоненький визг давал знать, что пес еще не умер от страха.
Зато с каким наслаждением трепал Бурый давнего своего обидчика, когда оправился от испуга. Тинтя пытался отнять петуха и палкой, и граблями — отплевываясь от перьев, пес злобно рычал и хряпал свою добычу…
Возвращаясь с Тинтей из школы, мы решили не откладывать сбор удобрений на потом — собирать так собирать!.. Надев на себя что поплоше и прихватив старый мешок, заявился я во двор Тинти с самыми серьезными намерениями.
На свист хозяин вышел из дома расстроенный:
— Надо ж, только тронул, а она вся и посыпалась.
— Кто?
— Да вон, бочка! — в сердцах сказал Тинтя. — Рассохлась, дождей-то сколько не было.
В крапиве, заполонившей угол двора, лежала груда клепок вперемежку со ржавыми обручами.
— Все равно без дела стояла, — сказал я, чтоб успокоить Тинтю.
— Ага, а капусту солить в чем?
Мы потоптались возле клепок, пощелкали ногтями по звонкой древесине и решили, что снова собрать бочку можно. Вот только с чего начать?.. Обмяв крапиву и забросив в угол мешок, я стал помогать Тинте разбирать завал. Мы быстро добрались до днища бочки, подогнали друг к дружке несколько клепок, но стоять они не хотели.
— Щас, щас, — Тинтя заоглядывался, отыскивая не то тесемочку, не то кусок проволоки, и вроде бы между прочим спросил: — А ты зачем пришел-то, по делу или так?
— Про помет неужто забыл? — изумился я.
— Точно! — встрепенулся Тинтя. — Это мы мигом…
Курятник и в самом деле был подзапущен. Не курятник, а кладовая удобрений. И дух там стоял — закачаешься. Тинтя выгребал наружу «лепешки и кренделя», а я совком отправлял их в мешок. Так споро ладилось у нас дело, что не заметили, как вышла из дома бабуся. Быть может, торопливость наша показалась ей подозрительной — суетимся, словно ворованное прячем в мешок, — только голос подрагивал, когда она спросила, что же мы, милые, тут делаем. Склонила сухонькую, увенчанную седенькими косичками голову и, глядя на Тинтю, ждала ответа.
— Гавно собираем, не вишь, что ли? — с вызовом сказал он.
— Да видать-то вижу, а почто?
— По приказу академика! — бухнул Тинтя, рассчитывая сразу отрубить все расспросы, но только усугубил подозрения.
— Та-ак, — без всякого доверия продолжила разговор бабуся. — А на что ж оно кадемику?
Тинтя поддел лопатой увесистую нашлепку, плюхнул ее мне под ноги и буркнул:
— Золото оттель добывать.
Почувствовав, что дело идет к ссоре, ввязался я в разговор. Сказал и про обращение ко всем школьникам Советского Союза, и про то, какое ценное удобрение здесь пропадает…
— А коли ценное, так почто дома не пригодится?
— Во! — отшвырнул лопату Тинтя. — Так и знал, что ты сюда вывернешь. Папка воюет, а мы ему кукиш, да? Сказано же тебе — для фронта это, вроде как наша помощь, чтоб хлеба побольше уродилось.
— Так бы и сказал, — пошла на мировую бабуся. — Для фронта нешто жалко. Не то отдавали. А то — кадемику… Нашел дурочку…
К вечеру, очистив от золы все печи и в наших домах, и в бане за огородом, мы с Тинтей были в меру чумазы и без меры довольны собой: еще бы, такой зачин сделали! Если в одном только нашем классе все соберут по мешку помета да по корыту золы на двоих, — ого-го сколько удобрений скопится для колхоза!
В два захода, с передышками, отволокли мы в школьный двор наше богатство. Свалили его в укромном месте, за поленницей дров, и строго-настрого наказали уборщице тетке Глафире, чтоб стерегла удобрения — личный приказ директора.
Там, среди усохших бодыльев лабазника и сурепки, среди березовой щепы и клочьев свалявшейся шерсти, двумя могильными холмиками остались лежать наши труды до первых метелей. В ноябре их надежно укрыла от сторонних взглядов пороша, в марте — обогрело, освободило от наста солнце, обдул сиротливых свежий степной ветер…
А к осени в огороде тетки Глафиры на зависть соседям уродилась необыкновенно крупная да рассыпчатая картошка.
— Сама удивляюсь, с чего ее эдак набучило? — объясняясь с товарками, разводила натруженными руками уборщица. — Может, сорняков в этом году помене…
И только мы с Тинтей доподлинно знали, что помог тетке Глафире вырастить такой урожай академик Т. Д. Лысенко.
КОЛЮНЯ И НАПОЛЕОН
Мама проспала час, когда гнали стадо: глаза у нее виноватые, а голос просящ:
— Отгони скотину, сынок.
Я вскакиваю с кровати. Пробежаться за реку в ясное; пахнущее липовым цветом утро — одно удовольствие.
Скотины у нас — корова Майка, существо флегматичное и рассудительное, да шустряк Наполеон — белолобый бычок черной масти. Кличку ему придумал отец — другой такой наверняка во всем сибирском поселке Чулыме не услышать. Непривычно для сельского слуха, зато звучно. Как крикнешь во все горло: «На-полео-о-о-он!» — за квартал слышно. А кричать приходится часто. Чуть не уследишь — заберется, каналья, в самое чертоломное место и жует, что в рот попало: лопух так лопух, тряпку так тряпку. Тряпку даже с бо́льшим удовольствием, чем лопух. Но самое приятное лакомство для Наполеона — веревка, да подлинней, чтобы на дольше хватило.
Стоит где-нибудь под забором, жует и заглатывает ее потихоньку, причмокивая толстыми губами и жмурясь от наслаждения. Не уследишь — только веревку и видели. «Как у него кишки не завернутся от такой «вкуснятины»?» — поражался я. Это пристрастье и в самом дело плохо кончилось для Наполеона. Но сейчас не о том… Во всем остальном Наполеон был славным «парнем». Мы бегали с ним, лопоухим, взапуски по пустырю, бодались, расставив ноги пошире; любили хрумкать молодую, налитую сладким соком морковку.
— Эй, корявые, шевелись! — подражая пастуху, кричу я, размахивая березовым прутом. И «корявые» впритруску выбегают из ворот на пыльную дорогу.
— Майку-то сильно не гони, — строжится вдогонку мама.
Я согласно киваю, а сам душой уже
