Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Так, наверное, лунатики бродят… Инка оказалась перед домом, где жил Игорь. И вспомнился почему-то не Игорь, а его тихая ласковая мать. Что ей снится в этот полуночный час? Может быть, видит Игоря? Каким она его видит? И не прибавляется ли в эти минуты седины в ее волосах? А ведь ее голова совсем станет белой, если… Нет, Игорь слишком положительная личность, чтобы заодно быть с щербатым экспедитором. И потом — он трусоват. Как она, Инка. Он не решится. И все-таки надо попытать. Если чист — поможет ей поймать жуликов, тонкости торговли ему известны… Если замешан… Надо испытать, чтобы хоть немного от души отлегло.
Она поднялась по гулкой лестнице. Ей казалось, что кто-то непременно высунется из-за двери и спросит, какой шайтан носит ее по ночам. Инка нажала кнопку, и звонок в глубокой тишине был так оглушителен, что его должны были услышать на всех этажах.
За дверью зашлепали босые ноги.
— Кто? — Игорь приоткрыл дверь, глянул в щель поверх цепочки. Был он без очков, в одних трусах.
— Из милиции! — насмешливо ответила Инка, поймав в его хриплом голосе тревогу. — Оденься, выйди. Я внизу подожду.
Минут через десять они прошли в беседку посреди двора.
— Я всегда подозревал, что ты ненормальная. — Он искал пуговицы у ворота и не находил. — Черт, кажется, рубашку наизнанку надел… Что стряслось?
— Соскучилась. Ну-ну, не заводись!.. Разговор прямой будет. Я предлагаю кончать эту лавочку.
— Какую еще лавочку?!
— Не кипятись, это не в твоем характере. А лавочка тебе известная: дядя Егор, ты, я, кто-то еще… Только насчет меня вы ошиблись.
— Не понимаю!
— Поймешь, как за усы в каталажку поведут. Скажи, Белла входит в эту игру?
— Я все-таки не понимаю. Какая лавочка? При чем тут я? Эдик — сын Беллы Ивановны и мой товарищ. Если ты дружеские отношения считаешь лавочкой…
— Ты не искренен, Игорь… О своей матери ты… не думаешь. О себе — тоже… Да и я — человек же…
Инка вышла из беседки. Она все ожидала, что Игорь окликнет ее. И он действительно окликнул. Когда она возвратилась, то увидела, что парень сидит на скамье, широко расставив колени и уперев в них локти. Сжатая руками голова почти не видна была в темноте беседки, густо оплетенной вьюнами.
Инка прислонилась плечом к столбику и ждала. Игорь молчал. Он тяжело боролся сам с собой. Полуночный приход Инки углубил раздиравшие его страх и противоречия. После работы он вздумал заглянуть к Эдику домой. Когда вошел в коридор особняка, то ему показалось, что за дверью, как сорока, стрекотала пишущая машинка. Он позвонил — открыл Эдик, он был один дома. Машинка стояла на широком подоконнике, хорошо освещенном еще высоким, по-летнему ярким солнцем. Под валик был заложен бланк областного управления милиции.
Эдик проследил за взглядом Игоря, саркастически усмехнулся: «Можешь прочесть!» Игорь не посмел отказаться. После отъезда Матвея в консерваторию, за которым прямо с гастролей укатила и Зуева-Спераитова, Эдик стал злым и раздражительным, не терпел ни слова поперек.
Прочитав незаконченный текст, Игорь обомлел. На официальном бланке Эдик писал в Министерство культуры такую околесицу на Матвея, что и у более крепкого, чем Игорь, человека уши завяли бы. Игорь хорошо знал: Матвей был скромным парнем, пил редко, по особым случаям, а в письме говорилось, будто Матвей заядлый морфинист, потребитель наркотиков, подделывал рецепты для получения в аптеках таблеток и лекарств, содержащих наркотические средства. Дескать, он состоит на особом учете в милиции. Кроме того к письму, сообщалось далее, прикладывается копия заявления студентов музучилища, в котором они жалуются на недостойное поведение молодого преподавателя.
— Что за дичь, Эдуард?! Это… это… Ты же с ним, ну, так хорошо простился в аэропорту, даже… поцеловались…
— Это был поцелуй Иуды. Он предал меня. Долг платежом красен, дорогой мой.
— А если проверят те, кому пошлешь?
— Не будь наивным, собиратель наклеек. Пока доберутся до истины, Матвей успеет трижды возвратиться сюда. И потом я же не обычную анонимку или донос пошлю, а официальное уведомление на официальном бланке!
— Ты страшный человек, Эдуард…
Тот польщенно расхохотался. И тут же отчеканил, особенно заметно произнося звуки в нос:
— Страшный, да, страшный! Для врагов и ничтожеств. Надеюсь, ты к ним не относишься. Их только могила спасет от меня…
Почти до самого прихода Инки ворочался Игорь в постели. Он искренне сочувствовал Матвею, который сейчас был счастлив. Строил Игорь и планы, как выручить скрипача, а вместе с ним и Альбину. Но вспоминал сощуренные злые глаза Эдика, его чеканящий ледяной голос — и отказывался от планов.
Теперь он должен был что-то отвечать Инке.
— Я ничего не знаю, Инна, — глухо начал он, не поднимая головы. — Но хочу посоветовать: уйди в другой магазин. Уйди! Так лучше будет.
— Для кого? — Не дождавшись ответа, с досадой добавила: — Да, ты, как всегда, очень любезен! А я-то рассчитывала… — Уже уходя, недобро пообещала: — Из двадцать третьего, лучшего в торге, я — никуда!..
В ночной тишине слышен был необыкновенно громкий стук ее каблуков. А через минуту вернулась. Остановилась над Игорем, все так же, ссутулившись, сидевшем в беседке. Заговорила, но уже иначе, было что-то умоляющее, даже заискивающее в ее быстром, горячем шепоте:
— Ты извини… Я запуталась, я думала, что ты, ну, с ними… Ты всегда был добрым, великодушным, ты мог, умел мечтать, но тебя обстоятельства… Не поверю, что и ты… Но хоть подскажи, помоги, я боюсь. Ну почему ты молчишь, Игорь? Игорь!
Он поднял всклокоченную голову. Молча уставился на Инку, словно она была по другую сторону тюремной решетки, на воле. Инка стояла в светлом проеме беседки, свет со столба освещал ее со спины, и выражения лица нельзя было увидеть в тени. Если бы Игорь не поднял головы, то, наверное, во всем признался бы. Но сейчас он вновь увидел ее великолепную фигурку, овал ее лица, услышал ее дыхание — рядом, совсем близко, — и в нем с новой силой взбурлила обида и неудовлетворенное самолюбие… Она никогда не принадлежала ему! Она могла чуть-чуть приласкать, сказать несколько теплых слов — просто потому, что он привычен, всегда рядом, как кошка в доме, как верный пес… И еще — он часто, очень часто стал нужен ей…
— Я ничего не знаю. Ничего!
