Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Инка глубоко засунула руки под мышки, зябко прижала подбородок к груди.
— Ну, и что ты видел? Что слышал? Только то, что сам потерял? Я думала, ты за это время стал лучше, чем был. Из-за углов, из подворотен… — Она брезгливо передернула плечами, у открытой шеи рукой сжала ворот кофты. — Будь я мужчиной, будь я мужем любимого человека, да я бы…
— Что ты?
— Я бы и его и ее прикончила! — Инка провела языком по шершавым сухим губам. — Если я полюблю… — Она споткнулась на слове: разве не полюбила уже? — Я за любимого и в огонь, и в воду, горло тому, кто поперек… А ты! Поджал хвост и… Кошмар! Из подворотни!
— Мне нужно было убедиться. — Непослушными пальцами Григорий никак не мог выловить в пачке папиросу. Потом так же долго чиркал спичкой по коробку — не тем концом. Когда зажег и начал прикуривать, то лимонный огонек дрожал, как бабочка на ветру. — Теперь я удостоверился… Завтра пойду в суд. Ленку я у тебя отсужу, подруга жизни. Девочку — в круглосуточный, а сама — с кобелями? Отсужу! Свободно даже.
— Пожалуйста. В подпаски к свекрови определишь?.. Сколько свиней держите? Три? Четыре?
Если бы Инка кричала, скандалила, грозилась, Григорию было бы легче. Он сунул папиросу в рот обратным концом, обжег губы, вполголоса выматерился, словно произнес обычные слова присказки, словно подсолнечную шелуху привычно выплюнул.
— Не волнуйся, порядочным человеком выращу…
— Таким, как сам? В начальниках ходишь или… по-прежнему?
Для Григория это было самое жестокое напоминание. По его омертвевшему лицу Инка догадалась, что он все помнил, по дням и часам перебрал. Год назад Кудрявцевы подвалили двух огромных кабанов, сдали мясо и сало в соседнее сельпо, а через два дня представители кооперации устроили грандиозный скандал: вареная свинина отвратно пахла рыбой. Следствие установило: ветфельдшер Григорий Кудрявцев собственным свиньям скармливал рыбий жир, закупаемый колхозом для нужд животноводства. Был товарищеский суд. Григория сняли с работы. И вот теперь — рядовой скотник. В голове среднее специальное образование, в кармане диплом с отличием и — скотник…
Ничего больнее Инка не могла придумать. Григорий жадно затягивался, глуша, притупляя разбереженную боль. Под желтыми скулами вспухали желваки.
— Я знал, что нужен тебе, пока в чести да при должности…
— Ошибаешься! Не в чести ты у меня с той минуточки, как переступила порог твоих родителей. Все думала: вот изменится, вот ума наберется… А ты: «Живем один раз!» Шалишь, голубок, Ленку я тебе не отдам! У Ленки от вас только фамилия останется. И то до замужества.
— Суд рассудит! — Григорий смял выкуренную пачку, бросил в арык.
— Конечно, рассудит! Он разберется, кто из нас праведнее живет…
Григорий вскинул голову, словно ждал удара. Да, да, он правильно понял ее, Инка ни перед чем не остановится, она всю изнанку родительского дома вывернет, она докажет суду. Ведь это же — Инка!.. «Без Леночки не возвращайся!» Хорошо вам, папаша с мамашей, говорить такое, а вот как — не возвращайся? Это же ваша сношенька — Инка! Которую ненавидели вы и которую ненавидел и любил он.
Григорий поискал по карманам — папирос больше не было. Без них он, казалось, терял и злую уверенность, и несворотное упрямство. Будь Инка посговорчивее, помягче, он упал бы сейчас на колени и сказал: «Вернись, Иннушка, ради Леночки прости все и вернись… Я же люблю тебя, я как дурной стал… Во сне каждую ночь вижу. Матушка замечает: «Ты чего это плачешь во сне?..»
Но Инка стояла у столба прежняя — холодная и далекая, как вон та луна. Упади он перед ней на колени — расхохочется злым лешачьим смехом…
— Вот и повидались, Инна…
— Да, повидались. И наговорились…
— Может, вернешься?
— И ты будешь с этой самой… жить?
— Да ведь у других… и похуже случается, да живут. Ленка же у нас.
Стоял он перед Инкой жалкий, расслабленный, дышал часто и коротко, словно страдал одышкой. Мысленно Инка поставила рядом с ним Алексея: «Неужели и тот мог бы вот так и пакостить, и унижаться? Нет, другой он, другой. А может быть… кто их знает! Кажется, с радостью шла за Григория, да боком радость вышла…»
— И не стыдно тебе перед бабой, перед шлюхой, как ты назвал, унижаться? Услышала б тебя твоя маманя!..
Расстались, не попрощавшись. Уже от ворот Инка оглянулась: понурый, жалкий Григорий так и стоял в зыбком неверном свете фонаря и все шарил, похлопывал по карманам, забыв, что папиросы у него давно кончились.
ГЛАВА XV
Экспедитор снял кепку и вытер ею влажную парящую лысину. От лысины по потолку склада скользнул тусклый солнечный зайчик.
У Инки в чуть приметной усмешке шевельнулись губы:
— Вроде бы и нежарко.
— Верно сказываешь, нежарко, — согласился он и вдруг признался: — Никак, смотри, не могу привыкнуть! Покудова везу эти проклятые ящики, душа где-то возле кобчика колотится… Ты возьми-ка, возьми эту десяточку, твоя она, трудовая, кровная, так сказать… Вот теперь я спокоен, душа на середку стала…
Видя в Инке соучастницу, он больше не куражился, не старался говорить на неприятном интеллигентно-блатном жаргоне. Сейчас он мог показаться обыкновенным щербатым мужичонкой, которому свойственны житейские и радости и страхи. Инке трудно было даже представить, глядя на него, что дядя Егор — жулик ловкий, смелый, способный вместе с башмаками слопать ближнего. И к сердцу, словно после наркоза, подступал тошнотный холодок: как быть дальше? Получалось, что этот тщедушный мужичонка с малиновой нашлепкой лысины брал ее в свои костлявые и ледяные, как у мертвеца, руки. Попробуй из них вырваться!
Возвращаясь после работы домой, Инка все не могла освободиться от ощущения страха. Ей чудилось, что за ней кто-то следит, подсматривает, и она то и дело оглядывалась.
Перед вечером прошумел сочный летний ливень. Инка, отодвинув цветок, сидела у окна и видела, как в луже во дворе вспухали большие пузыри. Казалось, где-то под мутной поверхностью сидели маленькие человечки и через соломинку выдували эти пузыри наружу. А по телеграфным проводам скатывались крупные прозрачные капли. Будто кто-то бусы нанизывал.
Так вот и Инкины мысли нанизывались одна к одной, одна к одной. Думалось разное.
Что сейчас Алексей делает? Может быть, с другой в кино пошел? Вот дура недоверчивая! А может быть, он очень хитрый. Ему — что, он в командировке. Все они… Он так странно взглянул
