Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Алексей не перебивал. Он догадывался, что такое горькое откровение прорвалось у Инки, возможно, первый раз в жизни. Да и что он мог ей сказать, чем утешить? Он мог бы сказать, что к цели нужно стремиться не только в мечтах, но и огромным, порой каторжным, трудом, как, например, сам он. В свои двадцать семь лет он имел уже два авторских свидетельства на изобретения, в настоящее время его установка проходит испытания на здешнем заводе, что он без пяти минут кандидат технических наук… Все это он мог ей сказать, и она восприняла бы его слова правильно, и они, возможно, приподняли бы ее дух, окрылили, если б только у нее была какая-то ясная цель, которую видно, но до которой еще шагать да шагать. А ведь цели-то нет! Есть лишь мечты о чем-то высоком, почерпнутые из книг. На мечтах замок не построишь.
Все это можно хорошо изложить, красиво, да не надо забывать и о том, что его, Алексея, жизнь складывалась благополучнее, ровнее: десятилетка, училище имени Баумана, научная работа, постоянное внимание и забота родителей… А у Инки ведь по-другому: сиротское детство, неудачное замужество. И тут перед ее цепкостью, жизнелюбием — впору шапку снять. И годился ли он после всего этого в советчики? Имел ли право поучать, давать рецепты?
Однако знал, что и отмолчаться ему все равно не удастся, все равно нужно будет отвечать, даже, может быть, советовать. А это не фонариком в темноте посветить и сказать: вот ваш дом, вот ваша цель.
— А об Инессе Арманд ты знаешь?
— Это которой Ленин письма писал? Слышала, но толком ничего…
— У нее и дети были и муж, а она все-таки оставила их, любила, но оставила… Ради служения революции. И любила, наверное, ничуть не меньше, чем ты Леночку…
— Ты советуешь мне оставить кому-то Леночку?!
— Ничуть. Леночка не помеха, если есть цель. Если есть цель, то никакие помехи не страшны. У Ларисы Рейснер, у Инессы Арманд, у Надежды Крупской была величайшая цель, которая не давала им сломиться. А у тебя цели нет. И это главное. Даже, ну вот возьмем твою теперешнюю работу. Разве нельзя ею наполнить жизнь, сделать увлекательной?.. Ты говоришь, что твоя директорша денно и нощно печется о том, чтобы ее магазин был лучшим в городе.
— Только этим и живет.
— Значит, у нее есть цель, четкая, железная…
— Но ведь и наш филиал считается одним из лучших! И мы с напарницей стараемся… Нет, Алеша, ничего ты мне путного не посоветуешь, я это знаю. В таком деле советчики всегда ошибаются, потому что советчик не носит этого и вот здесь, в сердце, и вот тут, в голове. А я ношу, и оттого я всегда мучаюсь, и оттого злая всегда… Мне ж и мой чертов Гришка до свадьбы все мозги забил своими красивыми мечтами о том, как он станет учиться да как он сделает революцию в животноводстве, потому что он, слышь, вырос в деревне, потому что он знает, на какую ногу и почему это животноводство хромает… Я-то, дуреха, и развесила уши, обрадовалась: вот, думаю себе, с кем будет интересно шагать в ногу!.. Я этих проклятых болтунов нигде терпеть не могу с той поры: ни под луной на скамеечке — ухо в ухо, ни на трибуне, ни в газете. Конечно, ты можешь возразить: нет неинтересной, скучной работы, есть скучные, неинтересные люди. Может быть, и так. Но мне кажется, что все это намного сложнее…
Инка поднялась, медленно вошла в воду и окунулась. Выйдя на берег, стала отжимать волосы. С ее оттопыренных локтей стеклянными струями вилась вода. Из-под упавших на глаза прядей лукаво посмотрела на сидящего в задумчивости Алексея:
— А цель я свою найду, Алеша. Вот поступлю на заочное в институт торговый… Я почище Беллы порядки наведу. Она только план видит, а я еще кое-что вижу. Дай только срок мне, дай только время!..
ГЛАВА XIV
Теплоход взял их на борт уже в десятом часу вечера, когда возвращался из последнего рейса.
Они остались на нижней палубе и прошли на нос, где было больше ветра и брызг. Взявшись за руки, молчали. Мимо проплывали тихие, покойные огни бакенов. Желтыми одуванчиками покачивались на лоснящихся волнах первые звезды. А за дальним плесом город, словно на праздничной елке, зажег расточительные гирлянды огней.
Алексея и Инку не влекло к этим огням. Ощущение у обоих было такое, будто их против воли везли на чужой праздник. А огни все ближе, ближе… Уже виднелись очертания домов, заводских труб, уже капитан отдал команду «малый вперед» и «приготовить швартовы…»
Выбирали улицы тихие, окольные. Почти не разговаривали. Часто останавливались, и Алексей целовал ее, целовал в губы, щеки, глаза… Губы болели и, наверное, припухли от этих его ненасытных поцелуев. Инка переводила дыхание, отталкивала:
— Измучил ты меня! — И тихо смеялась. — Неужели все это… серьезно? Алеша… ведь я… нет, не скажу… Ты не верь мне, я такая пустомеля…
Он поднял ее на руки, прижал к себе, пряча лицо в, ее волосах, пахнущих речной водой.
— Вот так бы всю жизнь…
Почувствовал, как при этих словах ослабла Инкина рука, обнимавшая его шею. С горьковатой усмешкой Инка сказала, что один вот так же обещал пронести ее через всю жизнь, да только от этого обещания она стала ни вдова, ни мужняя жена… После такого замечания неуместным было бы уверять ее в вечной любви и верности. Да она и не поверила бы: слишком они мало знали друг друга, чтобы давать обещания на года, слишком, видно, многие обманывали Инку. А может быть, она сама достаточно многих обманывала, чтобы подозревать подобное и в других?
Алексей опустил Инку, взял за руки повыше локтей, притянул к себе и долго-долго смотрел в черные от темноты глаза. Что он хотел в них увидеть? Что хотел сказать им? Может, права она, Инка? Может, и он — только на словах? А нет,
