Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Потом засмеялся и прижал к себе: «Извини за политинформацию. Но это ведь так и происходит!..» — «А ты… борешься?» — «Еще как!» — воскликнул он с улыбкой и стал вдруг молчаливым, задумчивым. Она погладила его по руке: «Ты о чем?» Опять улыбнулся, вскочил на ноги и подал ей руку: «Искупаемся напоследок? Смотри, солнце заходит, а вода как красное вино. Искупаемся в нем и будем пьяные-пьяные!..»
«Только сильные и смелые живут настоящей жизнью…» Алеша-Алеша! Попала твоя Инка в такой переплет, что ой-ой. Если б ты слышал, каким шепотом сказал в прошлый раз дядюшка Егор: «Глядите, мадам, не вздумайте! Язычок вместе с головой…» А такие не любят шутить, они если теряют, то теряют все, и уж не пощадят какую-то малявку вроде Инки. И у нее уже двадцать рублей лежат в одном месте, из рук дяди Егора получены…
А тебя, Алеша, еще целых четыре дня не будет… Вот ненормальная, сроду что-нибудь да придумает на свою голову. Принципиальная! А сама каждый день мимо гостиницы проходит и только когда скажет себе: «Честное слово, я не посмотрю на его окно», — только тогда поворачивает голову совсем в другую сторону… Рассказать бы сейчас обо всем Алексею, он что-нибудь да посоветовал бы… А не лучше ли плюнуть на все и уехать к Григорию? Может, и он, и его родители другими стали? Другими? Такого не бывает… Алексей и Григорий. Двое. А между ними — третья, она. И Леночка… Почему жизнь так сложна?..
«Безвольных несет течением, равнодушные обрастают плесенью…» А какая она, Инка? И как у нее пойдет дальнейшая жизнь? У Алексея — серьезное это? Или так, для коллекции?..
Дождь на улице перестал, и отовсюду слышалась капель. Она стучала часто и громко, а Инке казалось, что это кровь так громко бьется в висках. Перестали нанизываться бусинки на провисших проводах, кое-где они еще мерцали, но были уже не прозрачные и на вид прохладные, а шафранные от света фонарей. Атласно блестела мокрая листва деревьев, отражая свет.
Инка, несмотря на поздний час, не могла сидеть дома. Она вышла на улицу и побрела, сама не зная куда. Лужи на асфальте покачивали луну и отражения огней. Инка сначала обходила их, чтобы не замочить ноги, а потом сняла босоножки и пошла босиком, как, бывало, в детстве в деревне. Вода в лужах теплая, нагретая не остывшим еще асфальтом.
Прохожие оглядывались — что за странная девушка шлепает босыми ногами по тротуару? Она не замечала их. Несколько раз на углах встречались телефонные будки. Они, как постовые, не давали сбиваться с пути. Инка сжимала в кулаке двухкопеечную монету и приближалась к ним: «Сейчас позвоню в милицию, расскажу все!..» Но В последнюю минуту решимость покидала ее, и она выходила из автомата.
Встретилась группа орущих бог весть что парней и развязных пестрых девиц. Длинный, в красной рубашке и огромной соломенной шляпе парень рвал пальцами струны гитары и вопил какой-то мотив, взятый, как подумалось Инке, напрокат из джунглей Амазонки. Увидев Инку, гитарист приподнял шляпу:
— Хэлло, мадам! Лунные ванны принимаем?
Эдик? Нет, обозналась… Он что-то сказал спутникам, и те заржали на всю улицу. Оглядывались на Инку — и ржали. Но сразу умолкли, как только заметили дружинников с красными повязками на рукавах. Миновав их, вновь заголосили непонятное, дикарское…
Инка снова почувствовала тоскливое, пугающее одиночество, которое так часто охватывало ее в последнее время. Голова горела, как при болезни… Алексей… Григорий… Милиция… Белла Ивановна… Парень в красной рубашке… «Хэлло, мадам!» Так только экспедитор называл. Теперь не называет — своя… Двадцать рублем, спрятанных в надежном месте… Игорь мечтал о звездолетах, а теперь на бухгалтерских счетах пощелкивает. И она мечтала… А мечту мнут, ломают, душат костлявые мальцы дяди Егора и еще кого-то, таинственного, страшного. А она боится, боится до невозможного. «Чтобы честно работать, надо бороться!» А как? Как бороться?! Поговорить бы с Алексеем — единственный, кто должен понять ее. А может, он очень хитрый?
Когда человек чувствует опасность, он мнителен и подозрителен.
Оказалась на площади перед четырехэтажным зданием гостиницы. Глаза сами из множества черных и желтых окон выхватили то, заветное. Двенадцать часов, а у него свет. Один ли? Заглянуть бы краешком глаза. Влюбилась? Наверное… А может быть — одиночество! Что он делает? Сидит над своими чертежами и рисует профили?.. Милый, странный…
Вышла к пристани. Возле дебаркадера тепло прижался скулой теплоходик — двухэтажный речной трамвай. Огни потушены. Влажно шлепает волна о борт. Все здесь — как недосказанная сказка. Вот придет время, и она, Инка, услышит продолжение. Одна? Нет, с Алешей…
А часы уже показывали два. И у Алексея по-прежнему горел огонь. Ей не спится — понятно, а вот почему он?.. У подъезда — узкая высокая будка телефона-автомата. Словно постовой дежурит. Позвонить?..
Инка набрала номер. Чувствовала, что стиснутая трубка под ладонью вспотела. От мембраны накалилось ухо… Длинно прогудело, и в коробке автомата звякнула монета.
— Алло! — Знакомый спокойный голос, слышно дыхание. — Алло! Кого вам?
Инка будто наяву видела его досадливо сдвинувшиеся широкие брови.
Короткие частые гудки — положил трубку. А Инка все не вешала свою, словно ждала еще хоть одного слова, хоть полслова…
Вышла из автомата.
Ночь пахла свежестью недавнего ливня. Иногда с кленов и крыш срывались крупные вызревшие капли, падали на горячие щеки и голые руки. Из-за Урала, с Бухарской стороны, тянуло предрассветным холодом. В деревне сейчас петухи надрываются, а тут — тишина. И во всей гостинице только одно окно светится, на первом этаже, второе от края.
«А ты — борешься?» — «Еще как!..» — «Это ведь очень трудно». — «Конечно. Очень…» Как это у нее получилось: «Чтобы честно работать, надо бороться». Прямо афоризм!.. А у дяди Егора глаза — как два лезвия. Что, если они с Игорем заодно? Плохо ей будет. Белле все рассказать? Спасибо, уже рассказывала! План сорвала. Мерси!.. А как? Принимать
