Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Но однажды Борис неожиданно сам заглянул в детскую комнату. Я была занята, проводила заседание штаба БСМ. Борис растерянно остановился в дверях.
— Мы скоро кончим, Боря, зайди через полчаса, — сказала я.
Борис молча кивнул и исчез. Через полчаса он не пришел. Я хотела в этот вечер побывать в заводском дворце культуры — комсомольцы жаловались, что там по-прежнему пускают ребят на вечерние киносеансы, — но и поговорить с Борисом было для меня чрезвычайно важно. Тем более, что он пришел сам. Вернется или не вернется? Я решила подождать.
Борис появился в половине десятого, когда я уже почти не надеялась. Я пригласила его пройти, он сел и молчал, ожидая по привычке вопросов.
— Ты давно не был у меня, Боря, — сказала я. — Расскажи, как живешь.
— Как жил, так и живу. Не заболел, не умер, наград не получил.
— Вот как. А с Рагозиным у тебя совсем дружба врозь?
— Колька у вас тут целыми днями сидит, вы у него спросите.
— Нет, он целыми днями у меня не сидит. А ты зря не заходишь. И разговаривать надо повежливее.
— Как привык.
Да, привычка отвечать грубо, отрывисто, с ехидцей давно знакома мне. Но что-то есть в нем новое. Какая-то взрослая серьезность и, пожалуй, угнетенность. Что-то его мучает, он неспроста пришел ко мне.
— Ты, наверное, много думал в последнее время?
— О чем?
— Вообще, обо всем. О себе в первую очередь.
— Нет. Я и к вам пришел не о себе говорить.
— О ком же?
— О сестре.
Слабый румянец выступил на щеках Бориса. Я молча жду. Борис мнется, не зная, как начать неприятный разговор. Придется помочь ему.
— Она по-прежнему дружит с Зубаревым?
Борис пренебрежительно махнул рукой.
— Какая там дружба. Тиранит он ее, Вера Андреевна, а она, дура, подчиняется. А потом плачет, я сколько раз слышал, проснусь ночью — ревет. Негромко, в подушку, чтобы никто не знал. Вот бы вы с ней поговорили. Может, послушает вас. Я ее к вам приведу, а вы поговорите.
— Ну что же, приводи. Или лучше пусть придет одна. Можно завтра, в это же время.
— Ладно. Вы ей скажите, чтобы она этого Петьку отшила как следует. Он же сволочь, я его знаю. Я сам ей сколько раз говорил — не слушает. Боится, что ли.
— Вот ты какого мнения о Зубареве. Почему же сам дружишь с ним? Ведь дружишь?
— Я — другое дело. И не дружим мы. Просто вместе водку пьем да в карты играем.
— Играешь в карты? А деньги где берешь?
— Ну вот: «где, где?» Начались допросы. Я же сказал, что не о себе пришел говорить.
— Боря, ты знаешь, что твоя судьба не безразлична мне? — тихо спросила я.
— Я понял, — помедлив, отозвался он. — Когда за перегородкой лежал, помните, соседи у нас собрались… Тогда понял. Да вы не думайте, не играю я в карты, так сказал. И не пью. Спросите у ребят — видали меня когда пьяного?
— Нет, об этом мне никто не говорил. Но все-таки нельзя, Боря, так жить, без дела.
— Ладно, подумаю. Значит, присылать завтра Аллу?
— Обязательно посылай. Пойдет она?
— Я уговорю. Придет.
11
Мы с Аллой сидим рядом на диване. Верхний свет выключен, горит только настольная лампа, и в полумраке Алла кажется особенно красивой. Вязаная кофточка плотно облегает ее тонкую фигуру. Густые волосы пышно поднимаются надо лбом. Лицо девушки бледно и серьезно.
Я пытаюсь расспрашивать Аллу о ее отношениях с Зубаревым, о ее переживаниях, но из этого ничего не получается. Да, дружит. Были в ссоре, опять помирились. Из-за чего ссорились? Так, из-за пустяка.
— Он любит тебя? — спрашиваю я.
Она молчит, раздумывая, потом нерешительно произносит:
— Любит.
— А ты его?
— Да. И я.
Я беру ее за руку.
— Нет, Алла, я не верю этому.
Она смотрит на меня большими беспокойными глазами.
— Почему… Почему вы не верите?
— Ты не знаешь жизни, не знаешь людей. И что такое любовь, тоже не знаешь. Зубарев тебе случайно встретился, и ты ухватилась за него. А ведь он… Как можно любить такого? Пьет, работать не хочет, развратничает. Ты ведь знаешь, он обманул девушку со своего завода, она ждала ребенка, а он ее бросил. А сейчас живет со своей соседкой. И ухаживает за тобой! Знаешь ты об этом?
Алла не возражала мне, только тяжело вздохнула. Как далеко зашли ее отношений с этим парнем? Нет, не буду расспрашивать.
— Не принесет тебе добра эта любовь. Зубарев опять на старую дорожку сворачивает, да он и не думал ее бросать. Он скверно кончит. А ты останешься одна. Или даже с ребенком. Что за будущее тебя ждет?
Я снова делаю паузу, ожидая, не скажет ли чего-нибудь Алла. Нет, ни слова.
— Ты такая красивая, Алла. И не глупая, хотя глупостей уже наделала немало. Но это все поправимо. Твоя жизнь впереди. Будут у тебя хорошие друзья, встретишь настоящего человека, полюбишь, будешь счастливой женой, матерью. Ты не знаешь, какое это счастье, когда есть близкий человек. Любимый, друг, муж.
Вдруг на какое-то мгновенье мне кажется, что я говорю не только для нее, но и для себя. Любимый человек. Ведь и мне может встретиться… Нет, он уже встретился, дорогой моему сердцу, единственный, последний. Теперь немножко решимости, немножко эгоизма и… Платят эгоизмом за счастье? Почему же нет? Очень часто. Я такой же человек, как другие, с обыкновенными человеческими слабостями и желаниями. Если бы он мог прийти ко мне, не по делу и не украдкой, а просто ко мне — открыто, смело, навсегда…
Алла смотрит на меня немного удивленными ждущими глазами. Давно ли я молчу? И о чем я… Да, о настоящем человеке, о хорошей любви…
— Ради этого стоит жить, Алла. И ждать. Может быть, долго ждать. А пока вот тебе мой совет, поступай на работу, устраивайся в вечернюю школу, учись.
— Куда я поступлю? Я же ничего не умею, — вяло возражает Алла.
— Было бы желание. А оно должно быть! Подумай, как ты живешь? Без мыслей, без радостей, без надежд. Разве можно так жить в восемнадцать лет?
— Мне самой надоело.
— Ну вот. Ты обдумай мои слова. Не торопись, как следует обдумай. А потом приходи, я помогу тебе устроиться на работу.
— Ладно, я приду, — обещает Алла.
В голосе ее мне чудится волнение, но, может быть, я ошибаюсь.
Алла уходит. Мне тоже пора домой, но надо еще записать в дневник события сегодняшнего дня, я только в самых крайних случаях отступаю от
