Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Ох, тяжело мне, — вздохнула Таранина.
Мы вышли. С неба крупными хлопьями падал снег. Сквозь густую его пелену матово светились электрические огни. По улице медленно бродили гуляющие, группа девушек оживленно обсуждала новую кинокартину, юная пара со счастливыми лицами встретилась нам, потом под руку — старичок со старушкой. А Борис украл сто рублей и лежит с перевязанной головой. Какая дикость! Вон идут ребятишки с салазками. Это они от оврага, там чудесная гора, я когда-то тоже каталась там. Надо совершенно не уважать себя, чтобы терпеть от мужа брань и побои. Но теперь что-то взбунтовалось в Зое. Ужасно далеко они живут. Нет, почему Борис снова пошел на воровство?
— Воротились бы вы лучше, Вера Андреевна. Завтра, что ли, навестите, — сказала Таранина.
— Пришли ко мне за помощью, а теперь боитесь, — упрекнула я ее.
— Как бы хуже не было.
— Куда же хуже?
Я иду к Тараниным, хотя не представляю ясно, зачем. Поговорить с Борисом? Нет, с Борисом — в другой раз. Я думаю сейчас не о нем. Необузданная натура Таранина-старшего, его жестокость — вот с чем я должна в первую очередь бороться. Но как? Одна я ничего не могла добиться. Значит, нужно искать помощи у людей.
— Зоя Киреевна, неужели соседи никогда в ваши семейные неурядицы не вмешивались?
— Соседям что за дело, у всякого свои заботы.
— Нет, люди вовсе не такие черствые. Я знаю.
Да, я знаю. Есть в Ефимовске двенадцатилетний гражданин Леня Михеев. Мать совсем не заботилась о нем: уйдет на работу, комнату замкнет, а парнишка вернется из школы — ни поесть, ни погреться. Сколько я ни говорила с матерью — все без толку. Тогда пришла в дом, иду от двери к двери, стучу: «Выходите на собрание, выходите на собрание!» Михеева не слушала меня, но отмолчаться, когда заговорили все жильцы, не посмела. Теперь иначе относится к сыну. Может быть, и для Тараниных годится такое лекарство?
Я вхожу в дом немного позже Зои Киреевны. В первую очередь — к Тараниным. Яков Иванович сидит за столом, подперев голову руками. За перегородкой тихо. Нет никого или притаились?
— Здравствуйте, Яков Иванович.
— Зачем пожаловали?
— Где Борис?
— Вон, за стенкой лежит. Слышали уже?
— Слышала.
— Учить меня пришли? А я вас вот чего хочу спросить. Вы все ходите, повестки пишете, учите людей: это не так и то не этак. А свои дети у вас есть? Нету? Ну, и как же вы насчет чужих знаете? Вы бы своих завели. Вот хоть как у меня: дочку да сына. Вырастили бы их хорошими, потом бы меня позвали и сказали: «Вот у меня какие дети». Тогда бы я вас послушал! А теперь не верю, вам, вот какое дело.
— Не верите мне? Ну что ж. Зато у ваших соседей дети есть. Сейчас я их попрошу собраться, поговорим о ваших методах воспитания.
— Чего? Судить меня?!
Из-за перегородки выбегает испуганная Зоя Киреевна.
— Не надо, Вера Андреевна, не надо, что вы это задумали на позор нас выставлять.
Таранин поднимает на жену тяжелый взгляд.
— Чего трясешься? — презрительно говорит он. — Пусть хоть весь город собирает. Я ей сказал и всем скажу: за своим порогом я хозяин!
На минуту захожу за перегородку к Борису. Он лежит на кровати — бледный, серьезный, с перевязанной головой. Я ни о чем не спрашиваю его, ни в чем не упрекаю.
— Ты не волнуйся, Боря, — говорю я. — Мы только поговорим. Соберемся и поговорим, как тебе и всем вам жить дальше.
9
Сначала захожу к Букаловым. Вся семья сидит за самоваром, приглашают меня, но мне не до чаю. Объясняю, зачем пришла.
— Знал бы я, что так выйдет, — отдал бы Борису эту сотню, — расстроенно говорит Букалов. — Конечно, нельзя воровству потакать. Но чтобы родного сына увечить…
— Этим не воспитаешь, — вмешивается жена Букалова. — Мы вот своих сроду не били.
— У нас есть один мальчик, его мать все время бьет, а он хуже всех учится, — подает голос старшая девочка.
— Катя, сколько раз тебе говорила: не лезь в разговор взрослых, пока не спросят.
— Ты в каком классе учишься? — спрашиваю я Катю. — В четвертом? А как фамилия этого мальчика?
Я записываю в блокнот фамилию и снова обращаюсь к Букаловым:
— Так вы выступите на собрании?
— Странно это что-то, — недовольно говорит хозяйка. — Как в чужие дела мешаться?
— Странно другое, — запальчиво возражаю я, — видеть безобразие и молчать… Мол, моя хата с краю, я ничего не знаю. Если все так будут рассуждать…
— Вы не обижайтесь на нее, — заступается за жену Букалов. — Неприятностей лишних никому не хочется. А Таранин — он такой… Я согласен, я свое слово скажу, а собрание вряд ли получится. Боятся его, Таранина-то. Никто не захочет связываться.
Предсказание Букалова отчасти оправдывается. Один сосед Тараниных говорит мне: «Я его не трогаю, и он меня не трогает — больше мне ничего не надо. А как он там в семье — меня не касается». Женщина из другой комнаты испуганно машет рукой: «И-и, куда там, с ним связываться. Вы — из милиции, у вас у всех револьверы, а мое дело одинокое, побьют, и заступиться некому». В двух комнатах хозяева притворились, что их нет дома, вовсе не открыли дверь.
Все же собралось семь человек. Вынесли в коридор табуретки, сели в кружок. Я снова постучалась к Тараниным.
— Товарищ Таранин, вас ждут.
Он сделал вид, что не понимает.
— Чего? Ах, насчет моей персоны побеседовать? Не пойду.
— Придется пойти.
— А я не желаю.
Мне, видимо, не удалось скрыть растерянности — я поняла это по ехидной улыбке, промелькнувшей на губах Таранина.
— Не желаю, — повторил он.
— Хорошо, тогда мы придем к вам, — быстро проговорила я и, выглянув в коридор, пригласила: — Товарищи, заходите сюда. Только со своими табуретками.
Теперь растерялся Таранин. Пока он соображал, как поступить, нежеланные гости уже вошли и расселись вокруг стола. Он следил за ними с недоумением и как будто с некоторым любопытством. Зоя Киреевна не показывалась из-за перегородки.
— Товарищи, я вас просила прийти затем… — начала я.
И вдруг вспомнила о Борисе. Он лежит за перегородкой и слышит каждое слово. Это непедагогично. Ведь мы будем говорить не только о нем, но и о его родителях, вообще — о семье. Как же быть?
Если бы он был здоров, мог бы уйти. А, может быть, в этом нет надобности? Он уже многое понимает сам. Он должен понять, что я борюсь за его будущее. И все равно ничего нельзя сделать — люди уже собрались.
— …Затем,
