Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Таранин по-своему любил сына. Это была слепая, почти животная любовь. Борис во многом походил на отца, быть может, поэтому они так понимали друг друга и ни в чем не винили. Преступление Бориса, по-видимому, вовсе не казалось Таранину таким уж страшным. И он решил спасти его от суда. У него был свой план, который казался ему вполне надежным.
Таранин явился уже на другой день после события. У меня были ребята, потом пришли родители, разговор затянулся. Таранин сидел в углу, терпеливо ждал, изредка одобрительно улыбался, точно поражаясь разумности моих слов, несколько раз даже не совсем к месту вставил свои реплики. Наконец все ушли. Я обернулась к Таранину. Он выразительно посмотрел на Варвару Ивановну, полушепотом произнес:
— Хотелось бы наедине…
— Не думаю, что у нас могут быть какие-то секреты. Варвара Ивановна — моя помощница, у меня от нее нет тайн.
— Понимаю, понимаю, — закивал Таранин, — а все ж таки вопросик деликатный, сами понимаете, родительские чувства… Совестно за сына… Так что удобнее бы…
— Уйду уж, уйду, хватит ныть-то, — проговорила с досадой Варвара Ивановна.
Я не стала ее удерживать.
— Вы, товарищ лейтенант, — человек, я вас сразу понял, вы людей жалеете, — заговорил Таранин, когда мы остались вдвоем. — А ребята — они по глупости, по-малолетству промах допустили. Вы их простите. Я понимаю, дело это — в ваших руках. Будь они взрослые, — тут решетки не избежать, а с малолетками как захотите, так и решится.
— А вы можете поручиться за Бориса?
— Уж это вы будьте в надежде, постараемся, не допустим. Я глаз с него не спущу. Кому охота родного сына на подсудимой скамье видеть? Да я, чем так, я лучше сам на эту скамью сяду, мое дело конченное, так к так скоро помирать. А ему жить.
— Ведь это разговоры, Яков Иванович. Сейчас вы что угодно готовы пообещать, а вернетесь домой — и снова все по-старому пойдет.
— Это я все понимаю, почему вы так говорите. Такая у вас должность, как же, как же, — со своей ехидно-недоверчивой улыбочкой проговорил Таранин. — Ну, и зарплата маленькая, а хоть и не маленькая, так ведь каждому больше хочется. Вы не сомневайтесь, я вас без; благодарности не оставлю. Да и другие… Рагозина для сына последнее отдаст, про инженера и говорить нечего.
Я не смею верить мерзкому смыслу этих слов. И трудно не верить: Таранин выражается слишком ясно. Так вот почему он хотел говорить со мною наедине. Ах, ты… «Молчи!» — приказываю я себе. Мне надо молчать, потому что, если открою рот, не удержусь, выкрикну что-нибудь безрассудно-оскорбительное. Какая подлость! Нет, какая подлость!
— Знать никто не будет, вы не бойтесь. Я против вас зла не держу, при таком случае вы ли, другой ли — никто не откажется. Закон, конечно, запрещает, только у закона — своя линия, у жизни — своя.
Я не прерываю его. Странное любопытство овладевает мною, похожее на то, с каким мы иногда рассматриваем урода или идиота. Таранин, видимо, ложно понимает мое терпение и становится все развязнее и наглее.
— Отпустите мальчишек, уважаемая. А я вам завтра… Сюда скажете — сюда принесу, домой — и это могу. Или с женой пришлю, женщина — она не столь заметная, хотя доказать так и так нельзя. Я да вы, да четыре стены. Попросите полковника, он дело это оставит, он вам доверяет, я вижу.
— Видишь! Ты видишь! Ах ты…
«Молчи!» — снова приказываю я себе. Ярость захлестывает меня тяжелой волной, я едва удерживаюсь, чтобы не броситься с кулаками на этого человека, который подлость считает главным законом нашей жизни. Он смел предложить мне взятку, нет, он не просто посмел это, он уверен, что я не откажусь, а если и откажусь, то только из страха перед разоблачением.
Таранин, видно, все-таки кое-что понял, заерзал на стуле, ощерил в улыбке рот.
— Я — для вас, я — как лучше, у меня один сын, а вам слово сказать… Мне без сына и жизнь не дорога, я Борьке и отец, и друг. Заберут его — и мне крышка.
— Уходите.
— Если что не так сказал, прошу прощения. Я к вам со всем расположением. Из последнего, можно сказать, готов.
— Уходите.
— Я уйду.
Он встал. Он больше не улыбается, не говорит о своем расположении. Не старается приглушить откровенную ненависть во взгляде.
— Я уйду. Только запомните: не хотите добром — для вас хуже. Борьку не троньте. Осудят его — вам не жить. Вы ночами ходите, а ночи у нас темные.
Он хочет добавить что-то еще к своей угрозе. Но я повторяю:
— Вон! Вон! Вон!
До тех пор, пока он не закрывает за собою дверь.
7
В тот же день я рассказала о своем разговоре с Тараниным полковнику Ильичеву. Полковник, казалось, не был удивлен.
— Испугалась? — спросил он.
— Нет.
— Но если оставить ребят на свободе, Таранин вообразит, что ты испугалась.
— Мне безразлично, что он вообразит, Василий Петрович. Главное, что ребята вовсе не такие безнадежные. И Борис… Только надо вырвать его из-под влияния отца. Я думаю устроить его куда-нибудь учеником. На завод или в промкомбинат. В школе он не будет учиться, а на улице болтаться ему нельзя.
— Это верно. А папаша согласится?
— Сейчас он на все согласится.
— Папаша, между прочим, тоже поступает на завод.
— Тем лучше. Знаете, товарищ полковник, он мне противен, этот Таранин, но если по справедливости… Все-таки он любит сына. И Борис его. Ведь совсем малыш был, а оскорбился за отца, убежал из дому. Надо попытаться использовать эту привязанность.
— Давай попытаемся.
На этот раз мой план удался Таранин выслушал меня с некоторым удивлением, но не возражал. Тогда я предложила ему поговорить с сыном и вместе прийти ко мне, чтобы окончательно решить, куда же устроить Бориса.
Собственно говоря, выбор профессии в нашем небольшом городке довольно ограничен. Химический завод, швейная фабрика, промкомбинат, строительный трест — вот, пожалуй, и все. Есть еще ремесленное училище, готовит строителей.
Борис пришел с отцом присмиревший, опасность оказаться в тюрьме отрезвила его.
— Будешь работать, Боря? — спросила я.
Он не удержался, пожал плечами: «Чего, мол, спрашиваешь, когда выбора нет?» Но вслух ответил:
— Буду.
— Скажи, кем ты хочешь быть?
Прежний отчаянный Борис проснулся в незнакомо скромном пареньке.
— Профессором, — ехидно ответил он.
Отец поспешно вмешался:
— Потолковали мы с ним… Сосед у нас сапожником работает в промкомбинате, вот к нему бы.
— Что ж, это неплохо. Только давай, Боря, без глупостей. Если серьезно решил, — будем добиваться, а если нет желания — нечего и огород городить.
