Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Вот, получил бумажку, — насмешливо начал он, вынув из кармана повестку и небрежно кинув ее на стол. — Обязываете явиться — явился. Можем поговорить, если хотите иметь такое удовольствие.
— Я вас не для удовольствия пригласила, — сухо сказала я.
— Самой собой, само собой. Это я так, для комплименту.
Нет, право, я смотрела на него без предубеждения. Зная его семейную драму, я даже испытывала к нему некоторое сочувствие. И однако же ни одной симпатичной черточки мне не удалось отыскать в его лице. Дело вовсе не в том, что от времени и беспутной жизни обрюзгли небритые щеки. И не так уж важно, что во рту недостает переднего зуба. Но это выражение жестокости и, пожалуй, скрытой ненависти, этот колючий взгляд, как будто ощупывающий все кругом, эта манера слушать собеседника с ехидно-недоверчивой улыбочкой — могли оттолкнуть кого угодно.
— Борис не рассказывал вам, что он вчера натворил? — спросила я.
— Не докладывал, — сказал Таранин. — Я от него и не требую докладов. А чего?
Я рассказала. Таранин слушал молча, глядя прямо перед собою слегка осоловелыми глазами.
— Пустая ваша работа, — заявил он, когда я кончила.
— Давайте лучше говорить о вашем сыне, а не…
— Пустая, — повторил он. — Мальчишки подрались, а вы повестки пишете, суетитесь, будто и вправду какое дело делаете. А мальчишки все равно драться будут — закон природы.
— Мальчишки не дрались, — возразила я. — Борис избил школьника. Тот его не задевал, а Борис подошел и избил. Это — хулиганский поступок. И вообще — как он себя ведет? Парню пятнадцатый год, а он не учится, слоняется целые дни по улицам, ходят слухи, что и в карман не прочь залезть.
— Слухи и про вас можно пустить, какие хотите, — ехидно возразил Таранин. — Чужие языки к столбу не привяжешь.
— Знаете что, вы бросьте упражняться в остроумии, — резко сказала я. — Я вас вызвала для серьезного разговора, и этот разговор состоится, хотите вы того или нет.
— Ага, поговорить, значит? Ну-ну, можно поговорить, — согласился Таранин со зловещей ухмылочкой. — Только я вам скажу. Сегодня все выслушаю и сам, чего потребуете, объясню. А уж в другой раз не приду, хоть вы мне десять бумажек посылайте. Не мальчик — бегать по вашим заявкам.
— Вы будете приходить ко мне всякий раз, когда это потребуется, — раздельно проговорила я.
Таранин покачал головой, точно мои слова привели его в недоумение, но тон изменил, стал вдруг таким смиренным, хоть веревки из него вей.
— Сам о сыне день и ночь думаю, товарищ лейтенант, — сокрушенно проговорил он. — Один у меня сын, люблю его, как отец люблю. Девка — что, девка — не опора. А сын на старости лет пригреет, так я говорю?
— Сына надо прежде воспитать.
— Как же, понимаю, — вздохнул он. — Не повезло мне в жизни. Сам в старье хожу, семья перебивается. Разве я так жил? Пришел из армии в сорок пятом, поступил на работу — я заведующим складом работал, — все у нас было. Другие с хлеба на воду перебивались, а мои дети ни в чем не нуждались. Борька в бархатном костюме в школу ходил, дочка ленты в косах менять не успевала. Вот как. Вы не подумайте плохого, я не вор. Правда, не повезло мне, дружки подвели. Недостача выявилась, и все пошло прахом.
— Как же вам удавалось жить не по средствам, если работали честно?
— Честно — это слово глупое. И старое. Это рыцарь Дон-Кихот все честь свою оберегал. А нам рыцарская жизнь не подходит. Вы не думайте, я не глупый. Я знаю, что говорю. При других не скажу, а наедине что хочешь можно говорить, свидетелей нету. Я не крал, а жить умел. Если бы не одна сволочь, и сейчас бы жил. А теперь — не тот я человек.
— Боюсь, что с вашими понятиями вы и в самом деле не найдете места в жизни.
— Понятия мне не помеха. Веры мне нету — вот в чем беда. Настоящего места мне не доверят, а за медный грош я сам не буду горб гнуть. Стало быть, что мне остается в жизни? Бутылочка-подружечка, вот и вся моя радость. Я и пью. И буду пить.
— На что же вы пьете?
— Ну, такой вопрос вы мне не задавайте. Такой вопрос задать — все равно что в карман залезть. «А ну, покажи, сколько у тебя денег». А я не желаю показывать. На свои пью. И угостят — не откажусь.
Таранин вызывающе вскинул голову, в упор посмотрел на меня колючими глазами.
— Это хорошо, что вы откровенны, — сказала я. — Хочу отплатить вам тем же.
— Самое прекрасное дело, — согласился он. — Без хитрости и напрямик.
— Да, напрямик. Вы живете глупо и скверно, а рассуждаете подло.
— Оскорблений не потерплю, — зло предостерег Таранин.
— Это не оскорбление. Просто я называю вещи своими именами. Если бы вы послушали меня, я бы вам посоветовала поступить на работу и бросить пить. Короче говоря — вернуться к жизни, потому что сейчас вы не живете, а прозябаете. Работать не хотите. Пьянствуете. Издеваетесь над женой. Губите детей.
Таранин встал, чтобы показать, что не желает более меня слушать. Взгляд его прищуренных глаз сделался еще злее, брови сошлись, он тяжело дышал.
— На ум меня хотите наставить? — угрюмо спросил он.
— Хотела бы, но вряд ли мне это по силам. Одно только учтите: если вам хочется катиться в пропасть — дело ваше. Но Бориса с собой тащить никто вам не позволит. И Аллу тоже. За них я буду бороться.
— А-а… — с насмешливым любопытством протянул Таранин. — Это как же бороться? Против меня?
— Возможно. Вы разлагаете детей, воспитываете у них отвращение к труду. Вы сами приучаете Бориса к водке. Вы не интересуетесь поведением Аллы…
— Чего ж мне интересоваться, коли у них такая заботливая нянька с милицейскими погонами? — издевательски проговорил Таранин. — Только не нужны им такие няньки. Сам народил, сам и воспитаю. А Бориса я к вам больше не пущу, чтобы вы ему тут против отца наговаривали. И то уж волчонком глядит. Надо будет — сниму ремень и поучу без вашей помощи.
— Вот что, продолжим наш разговор завтра в это же время. Только попрошу вас прийти совершенно трезвым.
— А про это я вам уже сказал. Нога моя больше этот порог не переступит. Разве что под конвоем с милиционером доставите — тогда не ручаюсь. А уж без милиционера — не надейтесь.
6
Но он пришел. Без милиционера, сам, и с приторно-льстивой маской на лице. Он пришел,
