Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок
Сапожник и в самом деле скучал без работы. Он сидел на своем низеньком стульчике и читал газету. Когда Татьяна приоткрыла застекленную дверь будки, сапожник с достоинством отложил газету в сторону, внимательно осмотрел Татьянины ноги и только после этого поднял на нее глаза.
— О! — сказал он.— Некоторые мужчины, пообедав, любят выкурить хорошую папиросу. На мою долю выпала более завидная судьба — я имею возможность после обеда провести время в компании такой молодой и, поверьте слову порядочного человека, обаятельной особы, как вы. Для меня, старого человека, это настоящий праздник.
Он вовсе не старый, этот болтливый сапожник, ему, должно быть, и за сорок еще не перевалило. Просто он принадлежал, видно, к той категории людей, которые почему-то любят накидывать годы,— возможно, для того, чтобы вызвать к себе расположение. А пусть себе болтает.
Сапожник осмотрел одну туфлю, потом вторую и пообещал:
— Звенеть будут!
Верхняя половина будки была, как и дверь, застеклена, но изнутри стекло было обнесено толстой железной решеткой. Татьяну это удивило.
— Вы спрашиваете, зачем эта решетка? — сказал сапожник, хотя Татьяна ни о чем у него не спрашивала.— Это тайна, покрытая мраком. Сказка тысячи и одной ночи. Но я догадываюсь, что она здесь для того, чтобы никто меня не украл. Потому, как больше здесь красть абсолютно нечего. Где вы найдете такого дурня, который позарился бы на это шилье-копылье. Если уж, как говорится, падать, так падать с хорошего коня.
Работал сапожник уверенно, но не похоже было, чтобы он очень торопился. Наоборот, создавалось впечатление, будто единственное его желание — сидеть над Татьяниными туфлями до самого вечера.
— На что далеко ходить, возьмите такой пример. Вот слетал в космос Юрий Гагарин. Хорошо. Теперь слетал Герман Титов. Тоже хорошо, кто же говорит, что нет. А вот теперь, смотрите, я беру в руки вот эту, извините, ерундовину. Может, вы думаете, что это сапожный гвоздь? Так вы ошибаетесь, если так думаете.
«Ну и бог с ним, с этим гвоздем!
Любка, Любка, откуда ты такая взялась? На каких таких марципанах росла? Я ведь считала до сих пор, что самая первая красавица в мире — Шура Зворыкина. А ты взяла и в одно мгновение затмила ее. Разве же можно так?»
— Это не сапожный гвоздь, а самое настоящее издевательство над рабочим человеком, вот что это такое. Тьфу!
«Любка, Любка, Танина сестра. Сестра маленькой, совсем некрасивой девчушки. Вы такие разные, совсем не похожие друг на дружку. Почему вы такие разные?..»
И тут Татьяне вспомнилось все сызнова: маленькая девочка на веранде, ее худенькие плечики, сказанные ею слова, и само ее лицо, очень испуганное, жалкое…
А как только вспомнилось это, произошло совершенно неожиданное. Татьяна вдруг стала ощущать, как постепенно начала блекнуть Любкина красота, превращаться во что-то очень заурядное, просто серое.
— Вы слышали? Сегодня, говорят, будут опять показывать его.
— Германа Титова?
— Ну да. По телевизору. Я обязательно буду смотреть, А вы?
— У нас в общежитии нет телевизора.
— Печально.
— Ничего, скоро будет.
Была красота, и вот уже не стало ее. Совершенно не стало. И ничего, даже сожаления, даже самой малюсенькой жалости о ее исчезновении не осталось.
— Слыхали, что теперь в Берлине происходит?
— Слыхала.
«Сколько их в городе, этих строек? Вроде не так уж и много. Но все равно, разве возможно узнать, на какой именно работает его брат? Вон и возле нашей сберкассы строят что-то. Может, он как раз там и работает?..»
— Ну и что вы думаете?
— Я ничего не думаю…
— И зря, позвольте вам заметить. Человек должен думать про все. И про Берлин. И про порядки, какие они есть и какие должны быть.
«В самом деле, а вдруг он именно возле нашей сберкассы работает? Пожалуй, в этом нет ничего невероятного. Почему, скажем, Воронов приходил именно в нашу кассу? Не потому ли, что она неподалеку от его брата? Зашел человек зачем-то к своему брату, вот как сегодня, а потом видит — рядышком сберкасса. Ну, он и подался туда, потому что ему как раз нужны были деньги».
— Куда ни ступишь, нигде порядка нету. Рабочему человеку просто дышать невозможно. Вот возьмите меня, к примеру. Живу я, сами видите, со своего родного мозоля. Что заработаю, то и имею. А вот все цепляются ко мне и цепляются. То одно им не нравится, то другое. Теперича нашли новое. Придумали, смешно сказать, будто я спекулянт. Подумайте сами, ну какой из меня спекулянт? Что у меня — фабрика автомобилей, что ли?
— Автомобили?.. При чем тут автомобили? — удивленно спросила Татьяна.
Сапожник совсем перестал стучать по каблуку.
— Имел я «Москвича», ездил себе в свое удовольствие и никого не трогал. Только чтоб и меня не трогали. Они, правда, спервоначалу и не трогали. А тут, как нарочно подошла моя очередь на «Волгу». Скажите сами, зачем мне, рабочему человеку, два автомобиля? Это ведь будет совсем нетипично, когда наш советский человек станет держать два автомобиля. Конечно, я «Москвича» продал, а «Волгу» купил. Скажите, а вы на моем месте разве б не так поступили?
У Татьяны вновь задергалась жилка на виске. О том, что можно иметь собственный автомобиль, а тем более два,— такого и в мыслях у нее не было. А вот существуют, оказывается, люди, которые имеют автомобили.
И — пожалуйста, вот он, один из этих людей. Он сидит перед нею и чинит ее туфли. Чудеса какие-то, да и только!..
— Не сомневайтесь, и вы сделали б то же самое! — Сапожник с маху вогнал гвоздь в каблук.— Вот и я так сделал. А что, разве у нас запрещено продавать, если у человека есть что продать? А может, наоборот, запрещено покупать? Ничего подобного. Нету у нас еще такого
