Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок
Только теперь Татьяна обратила внимание на то, что в другом конце веранды на полу стоит эмалированный тазик с водою, а возле него — маленькая табуретка.
— Давай я тебе помою,— неожиданно для себя предложила Татьяна.— Правда, давай.
— Ой, я очень боюсь щекотки. Я лучше сама.— Таня сбросила сандалии и неохотно потопала к тазу.
— Я осторожненько,— пообещала Татьяна.
Вода в тазу была холодная, но Таня мужественно опустила в нее ноги. Татьяна намылила мочалку.
— А кто она — Любка?
— Сестра. Мама говорит, что она у нас на выданье и ее нельзя злить. А кто ее злит? Она сама всех злит. Вон спит, наверно, а то опять цеплялась бы ко мне. А вы и взаправду не щекочете. Ни вот столечко.
Татьяна видела, что Тане все же щекотно, но она не хочет признаться в этом и крепится.
Когда Татьяна вытерла Танины ноги и снова надела ей сандалии, девочка вдруг обхватила Татьяну за шею и крепко поцеловала ее в губы. «Не слишком много, видимо, выпадает на твою долю ласки, милая ты моя девочка»,— грустно подумала Татьяна.
— Любка называет меня метиской,— доверчиво пожаловалась Таня.
— Почему метиской? — не поняла Татьяна.
— Потому что у меня мама белоруска, а папа еврей.
— Так она ведь и сама, если уж на то, метиска.
— Нет, у нее папа был другой. Он был на войне. А мама не дождалась его и вышла за моего папу. А ее отец как узнал про это, так пошел прямо под пули. И его там убило. А Любка ненавидит меня.
Татьяна не нашлась, что сказать девочке. Она лишь сильнее прижала ее к себе и погладила по головке.
Они помолчали.
— Ой, что я вспомнила! — вдруг воскликнула Таня.— Он же говорил, что придет Роман, надо показать ему вон тот листок, и тогда Роман все будет знать, где он. Так я покажу листок вам, может, и вы будете знать.
Таня сбегала к столику и принесла листок бумаги. Это была записка. Татьяна не сдержалась и прочитала ее.
«Роман! Не жди меня. Я должен буду задержаться. Понимаешь, совсем забыл, что мне обязательно надо сходить к брату на стройку, есть там одно дельце. Буду ждать тебя завтра в институте в 3 часа. Не сердись! Федор».
— А где его брат работает, ты не знаешь? — спросила Татьяна.
— Брат?..— Таня пожала плечиками.
Не успела Татьяна отдать записку девочке, как из дому послышался резкий женский голос:
— Танька, с кем ты там болтаешь?
— С тетенькой Татьяночкой,— испуганно отозвалась Таня.
— Я пойду,— заторопилась Татьяна.— Прощай, Танечка. Спасибо тебе.
Она поцеловала девочку и быстро сбежала с веранды.
Когда Татьяна проходила мимо окон дома, она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Повернув голову, она даже приостановилась. Одно окно было распахнуто, и в нем стояла девушка. Татьяна никогда еще не видела ничего подобного. Это была сама Красота. Красота необыкновенная, ошеломляющая, какая-то фантастическая.
Надо было идти, а ноги не слушались.
Девушка в окне стояла словно статуя, она не двигалась, и даже глаза ее были неподвижны, будто застыли. Казалось, кто-то привел ее сюда, шепнул на ухо какое-то тайное слово, и она замерла, вслушиваясь в него, и будет теперь вечно стоять в одной и той же позе, ожидая, чтобы опять ей сказали то слово. Трудно было понять, видит она Татьяну или нет. Вероятно, не видит. Вероятно, Татьяна для нее нечто совершенно не заслуживающее внимания. Потому что, когда Татьяна наконец пошла, на девичьем лице по-прежнему ничего не отразилось, и глаза ее так и остались застывшими.
За воротами Татьяна опять приостановилась. Хотелось вернуться назад и еще раз взглянуть на то окно, еще раз увидеть необыкновенное зрелище. Но она не решилась.
А за забором опять стояла тишина, оттуда не доносилось ни звука, и даже собака не гавкнула ни разу.
На остановке, пока она ждала автобус, Татьяне вдруг вспомнились строки из пушкинского стихотворения. Татьяна слышала его множество раз и даже сама изредка напевала, но только теперь дошел до нее вложенный в него смысл; у Татьяны появилось такое ощущение, будто она увидела как раз то самое, что видел когда-то и Пушкин, именно то самое. Только про это и можно было сказать:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Этот гений красоты, оказывается, здесь, на Первомайской улице, в доме под номером тридцать седьмым.
Перед Татьяной снова и снова вставал образ девушки у окна, она просто не могла уже не думать о ней. Если б у нее спросили, Татьяна вряд ли смогла бы подробно описать лицо девушки, восстановить ее черты, потому что ничего она и не запомнила, знала только одно — ее что-то ошеломило.
«Подожди, да ведь это Любка! — неожиданно поразила Татьяну внезапная догадка.— Это Танина сестра, Любка…»
Странно, но эта мысль почему-то до сих пор совершенно не приходила ей в голову. Татьяна думала о девушке как о чем-то отвлеченном, что существует само по себе, вне связи с окружающим миром, и что не имеет никакого другого имени, кроме как Красота. А это, оказывается, Любка!..
Но — опять же странно — ничего другого, кроме того, что девушка в окне была чьей-то сестрой и что зовут ее Любкой, Татьяна больше не вспомнила,— ни того, что говорила о ней девочка, ни тех чувств, которые появились было у нее тогда. Все исчезло, пропало.
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Осталось только это. Одно это.
Тем же шестым номером автобуса Татьяна вернулась в центр города. Она сошла на углу Советской и Комсомольской улиц, машинально сделала несколько шагов и остановилась, задумалась. Где теперь искать Воронова? Где его брат, на какой стройке работает? В городе вон сколько строек, разве все обойдешь…
Да, куда теперь идти и что делать дальше, совершенно неизвестно. А идти куда-то надо было, и делать что-то необходимо. Татьяна считала теперь своей наипервейшей обязанностью встретиться с Вороновым. «Без этого я не могу, просто не имею права уехать отсюда»,— твердила про себя Татьяна.
Она осмотрелась
