Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок
В этом районе города Татьяна была всего один раз и то случайно и недолго, поэтому ничего здесь не знала. Первомайская улица выглядела каким-то чужим, незнакомым миром. Будто это была не часть того самого города, к которому Татьяна успела привыкнуть и даже полюбить его, а нечто совсем иное, такое, что не имеет ни малейшего отношения ко всему остальному и живет своей особой, самостоятельной жизнью.
Сперва Татьяна не поняла, откуда у нее взялось такое ощущение. Потом, хорошенько осмотревшись, догадалась — ограды.
Высоченные и добротные, без единой щелочки, с колючей проволокой поверху, они напоминали древние крепостные стены, возведенные для того, чтобы отражать длительные осады врагов. Они были разные, эти ограды,— то дощатые, то из густой металлической сетки, сплошь увитой плющом, а то и каменные,— но все одинаково внушительные и, должно быть, очень прочные, которым стоять и стоять.
Татьяне сделалось неуютно на этой странной улице. Неуютно и тошно. Казалось, что здесь даже темнее, чем на остальных улицах и улочках города, что сюда и солнце-то заглядывает не так охотно, как в другие места. Почему-то и прохожих здесь почти не было видно, и машины сюда не заезжали, и даже дети не играли в классы и не гоняли футбольный мяч.
А может, здесь вообще не было детей? От этой мысли Татьяна даже содрогнулась.
И кто это только догадался дать улице такое название? Здесь ведь живут наверняка одни Пульхерии Ивановны и Афанасии Ивановичи. Что им до того Первомая, что им и до самой весны — они, наверно, и не замечают ее. Живут люди будто и по-соседски, а на самом деле страшно далеко друг от друга. И в гости, видимо, ни к кому не ходят, и сами гостей не приглашают.
Дом под номером тридцать седьмым тоже прятался за огромным забором, чуть ли не самым высоким на всей улице.
Ворота были открыты,— очевидно, из них недавно выехала автомашина, на земле отпечатались следы шин. «Гляди ты — триумфальная арка»,— подумала Татьяна, окинув взглядом массивные, какой-то необыкновенной архитектуры ворота.
Где-то в глубине двора залаяла собака. На этот лай из дверей застекленной веранды высунулось веснушчатое личико девочки лет шести.
— Он привязан,— сказала девочка.— Не бойтесь. Шарик, замолчи. Ну, замолчи!
Шарик не послушался девочки и залаял еще сильнее.
Татьяна несмело ступила на бетонированную дорожку, которая узенькой лентой бежала через весь довольно просторный, в зелени, двор к веранде.
— Ох и задаст мне Любка! — словно спохватившись, сказала девочка и бросилась закрывать ворота. Ей, такой маленькой и щуплой, эта работа была явно не под силу. Татьяна взялась помогать девочке.
— Не надо, а то Любка…
Девочка не договорила и испуганно оглянулась. Татьяна все же помогла девочке. Но и вдвоем они едва справились с воротами.
— Вы к Любке? — спросила девочка.— А меня зовут Танькой.
— Ишь ты! — удивилась Татьяна. — Я ведь тоже Танька.
— Ну, вы не Танька. Вы, конечно, Таня. Или, наверно, Татьяна.
— Правильно, я Татьяна. Даже Татьяна Ларина. Жаль, что ты не знаешь, кто такая была Татьяна Ларина. А я только тень той Татьяны.
Девочка глянула на Татьяну, подумала.
— Не выдумывайто, тень бывает только на земле.
— Вот и я на земле. А та Татьяна была в мечтах поэта. Но ты мне скажи вот что…
Шарик перестал лаять, ему, наверно, надоело уже это бессмысленное занятие. На дворе, на веранде и в самом доме царила теперь тишина, и была она настолько ощутимая, что ее, кажется, можно было потрогать руками.
— А Любка, наверно, спит,— сказала девочка, прерывая непонятный для нее разговор.— Мама говорит, что она уже всех женихов проспала.
— Нет, ты мне вот что скажи, Таня. Это у вас проживает товарищ Воронов?
— Это вы про Федьку спрашиваете?
— Ну… про Федора Федоровича.
— А-а, знаю, вы его жена!
— Нет, что ты,— сказала Татьяна и почувствовала, что краснеет.— Но он мне очень нужен.
— Тогда хорошо. А то у нас весною снимал угол Антоша, он говорил Любке, что не женат, а Любка поверила ему, а потом приехала на такси его жена, и такой у нас скандал был, если бы вы только слышали! У мамы сразу заболела печенка и еще аппендицит. И она всем говорила, что помрет. Может, и померла бы, но ей еще надо вырастить меня и выдать замуж. Лет еще десять, говорит, надо пожить. А папа говорил, что Любке так и надо, потому что она совсем не умеет разбираться в людях. А вы умеете разбираться в людях?
— Нет, не умею,— сказала Татьяна.
— И я тоже не умею. А папа говорит, что каждый человек должен уметь разбираться.
— Должен,— согласилась Татьяна.— Но это знаешь как трудно!
— Знаю,— вздохнула Таня.
Они незаметно оказались у веранды. Таня первой взбежала на крылечко, за нею осторожно взошла и Татьяна.
— Вот где он у нас проживает,— сказала Таня, показывая рукою в дальний угол веранды. Там стоял диван с высокой спинкой, возле него — небольшой круглый столик, а за столиком возвышалась совершенно неуместная здесь, на веранде, почти пустая этажерка.— Федька говорит, что это его портаменты.
Вот тебе и десять метров. Вот тебе и уютная комнатка… Татьяне стало очень жалко Воронова. Чем владеть такими «портаментами», уж лучше устроиться в общежитии. По ночам здесь, вероятно, бывает холодно.
— Только его сейчас нету,— сказала Таня.
— Как нету? — ужаснулась Татьяна.
— Вот так, нету.
— Нету,— упавшим голосом повторила Татьяна.— Вот как не везет мне сегодня.
— Это бывает,— заметила Таня.— Мне тоже часто-часто не везет.
— А может, ты знаешь, где он?
— Пошел куда-то,— пожала плечиками Таня.— Раненько пошел. Он никогда не рассказывает мне, куда идет. Подергает меня за нос и пойдет. А я ужасно не люблю, когда дергают за нос. Это его Любка научила.
— Что же мне теперь делать? — вслух подумала Татьяна.
— Не знаю,— сочувственно
