Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
То была до обидного спокойная ночь. Не летали самолеты. Молчала гора Батарейка — городской бастион. Никто из шпионов не рискнул выползти из соседнего оврага, где свирепствовали заросли ежевики и крапивы.
Когда чуть-чуть развиднелось, я сбегал за корзинкой и собрал под дубом долгожданную ночную дань. Очень скромной оказалась она, и все же мне очень хотелось увидеть Ваку в тот момент, когда он придет за желудями. То-то поскучнеет сразу.
Захлопали двери. От сараев, где стояли печурки, потянуло дымком. Я уже собрался уходить, когда из-за угла; позевывая, нарисовался Тока с жестяной банкой в руке.
— Здорово, — небрежно бросил он, словно мы каждый день встречались с ним спозаранку под дубом. Но на корзину все-таки зыркнул и небрежно бровью повел. Вот только с банкой не знал, что делать. В руках ее повертел и так и эдак:
— Слыхал, будто школу нам опять освобождают?
— А как же желуди?.. Ты что говоришь?
— Гарька трепанул. Но вроде точно, приказ им такой. — Тока махнул рукой в сторону гор, откуда погромыхивало иногда в тихую погоду, и прилизал волосы пятерней. Так он всегда делал, чувствуя за собою неловкость.
— А когда они?
— Наверное, чухаться не будут. Сам знаешь, у них раз, два — и ваших нет.
Мы взяли большой мешок, тот самый, с которым тетя Валя ходила в горы менять одежду на кукурузную муку, и сыпали, сыпали в него желуди, поражаясь прожорству дерюжной пасти. Когда подоспевший Вака выгреб из своего кармана последнюю горсть желудей, собранных спозаранку за санаторной оградой, мешок не вырос и наполовину. Мы огорошенно потоптались вокруг. Еще бы хоть полведра. Да где найдешь, если даже овраг обыскан сверху донизу не однажды.
Тогда-то я и бухнул про Зойкин двор. Спохватился, что напрасно сболтнул, но остановиться не смог, и совсем уже невкусно промямлил, как ходят там прямо по желудям, а они щелкают под ногами.
— Г-где это? — От волнения у Ваки вытянулась худая шея.
— Давай беги, как же… Зойка… — В знак небрежения к моим словам Тока хотел поэффектнее сплюнуть, как Гарька, но цыкнул себе на рубаху и заелозил рукавом. — Ждали нас там.
Прекрасный был повод замять разговор. Я даже согласился, что, может, сейчас в том дворе действительно ничего нет.
— И не было, — напирал Тока, уловив мою слабину. — Нашел кому верить. Зубы ее видал?.. Какие, какие! Редкие. Значит, вруша.
Новость ошеломила меня. Но и обидно стало за Зойку. Разве она виновата, что у нее такие зубы? Да и на врушу она совсем непохожа. Наоборот, глаза ясные, в сторону не косят.
Я вспомнил Зойкины глаза и почувствовал, что если сейчас соглашусь с паршивой Токиной приметой, то никогда уже не смогу запросто подойти к Зойке, сказать ей «здравствуй» и после долго буду презирать себя.
— Есть там… желуди.
— Сейчас есть? — поразился Тока.
— Ну конечно! — радостно подхватил Вака. — Много-премного. Аж под ногами — тах! тах!
— Сам не видел и говоришь, что есть? — дожимал меня Тока.
Мы поспорили. Проигравший обязан был провезти победителя на закорках вокруг всего дома, и я уже ощущал у себя под ребрами стоптанные Токины каблуки.
Свирепо скрутив горловину мешку, дернул его на себя. Мешок даже не шевельнулся.
Братья засмеялись, не очень, правда, заливисто.
Солидно поплевав на ладони, взялся за дело Тока. Желуди помотались, погремели немного сверху и затихли.
Втроем, пыхтя и подбадривая себя криками, мы проволокли мешок по дорожке метра полтора, а может, и целых два. Вот это порося откормили! Самое время было напыжиться от гордости. А мы запереглядывались в растерянности: как же теперь с ним, с мешком-то?
Час спустя из нашего двора выехала обтянутая линялым дерматином детская коляска, еще не столь давно служившая персональной каретой Ваки. Она непристойно повизгивала на всю улицу. Одно колесо тилипалось и восьмерило, но наш почетный эскорт хранил полнейшую невозмутимость. Более того, хотелось, чтобы навстречу попалось полгорода знакомых. Но в такое прохладное воскресное утро пацанва еще отсиживалась по домам, а редкие прохожие не проявляли любопытства: чего только не везли в колясках в те годы!
Зойкин двор лежал не по пути в школу, но ехали мы сначала туда. Чем ближе к нему, тем явственней рисовалась передо мной картина: наш кортеж въезжает в калитку, и пацаны, играющие у сараев в чику, тотчас переключают внимание на нас. Мы держимся независимо, осматриваем двор, где, конечно, давно уже собраны желуди, и тут на порог, улыбаясь и протягивая мне руку, выходит Зойка. Я подхожу, говорю: «Здравствуй», и как только ощущаю прохладные Зойкины пальцы, от сараев несется на разные голоса:
— Жених и невеста. Тили-тили тесто.
— Дураки! — кричу я. — Мы же просто за желудями.
А за спиной кривляются и верещат:
— Тесто засохло.
— Невеста сдохла.
— А невеста-то, ой, мамочки, выше жениха!
Я шел за коляской, приволакивая ноги, как за гробом, и колеса заунывно подпевали мне скрипом.
Зойкин дом с улицы не разглядишь. Старинная каменная постройка спряталась за стеною деревьев и виноградных лоз. Двор широк и запущен. У сараев растут два дуба да корявая алыча. Остриженный под уголовника сибирский кот — жертва надвигающейся зимы — диковато поглядывает с карниза. И больше во дворе ни души: бальзам на мою расхристанную душу.
— Где же твои желуди?
Я пожал плечами. Пробежка вокруг дома с Токой на плечах представилась мне в эту минуту приятнейшей из забав. Дубы на месте — значит, Зойка не соврала.
Тока не успел закрепить свою победу нравоучением, как у сараев зашелестели дубовые листья. Предприимчивая натура Ваки не терпела покоя.
— Мальчик, тебе кого? — окликнули его из окна.
— Мне? — удивился Вака. — Никого. — И показал на ладони заморенный желудь сначала женщине, потом нам.
Реакция была странной. Голова тотчас исчезла, а на обвитой плющом веранде появилась другая женщина в восточном, небрежно запахнутом халате. На худощавом, резко очерченном лице откровенное любопытство.
— Вы за желудями, — не спросила, а как бы утвердилась в мнении она, — к Зое.
Оставалось лишь согласиться с ней.
— Так это ты был в парке?
Я опустил голову.
— А Зоя ждала, что ты придешь.
У меня заполыхали уши. Даже шею пощипывать стало. Женщина еще что-то говорила. Слова были приветливые, а поставленный голос резковат, как будто она сердилась. Сдается, нас приглашали зайти в дом, но твердо я уловил лишь одно: Зойка заболела, лежит в больнице.
— Подождите минутку, — попросила женщина, когда мы зачастили отходную: извините и прочее.
Проводив взглядом шуршащее
