Поколение - Николай Владимирович Курочкин
— Ты мне зад не лижи, не люблю я этого. Можно тебя спросить, Геннадий?
— О чем?
— У тебя отец с матерью были?
— Есть и сейчас. А что?
— Видать, талантливые люди, если в семидесятые годы смогли сделать из тебя кулака.
— Какого кулака?
— Самого натурального: злого, хитрого, без капли собственного достоинства, с неистребимой страстью к деньгам, к наживе.
— Ты чего несешь, Трофимыч?
— А то, что понял тебя через дармовых гусей. Сказал нарочно, что не расколешься на ящик сухого для девчат, а с тебя как с гуся вода, даже не обиделся. Ведь это странно! С бригады я тебя не выгоню, сам ты не уйдешь, у нас самые высокие заработки. Но если еще раз узнаю о левом рейсе, о дровах!.. — Разжал побелевшие пальцы на треснувшем вороте шофера, брезгливо вытер руку о полу куртки и не спеша залез в кабину.
Кормил гусей вздрагивающими пальцами, еще ходили желваки по скулам и отрешенным был взгляд. Видать, напрасно приклеили к нему кличку Железный Костя, сорвался на таком дерьме… Насильно засовывал в клювы кашу, оттаивал изнутри, хлопотал над своими пассажирами, и уже жалко стало расставаться с ними, привык к ним как к родным.
Потихоньку пересек Тынду, миновал мост и виадук над магистралью. Сколько судеб и характеров отточились на оселке трудной и почетной доли первопроходца! Но, может, и здесь где-то среди людей найдется кровный брат Геннадия?
Гуси совсем обнаглели. Шелушили старые газеты под спинкой сиденья, теребили одежду, без умолку болтали на своем древнем языке и хлопали крыльями, словно сидели не в кабине машины, а на тундровых кочках у родного гнезда. Матерая тоже осмелела, вертела шеей, тщетно пытаясь угомонить свое потомство, щипала их больно, предостерегала гортанно: «Кга-а-а! Кга-а-а…» И несся вместе с ревом мотора по осенней тайге, над светлыми реками и улицами темных бревенчатых поселков этот осенний, прощальный крик.
Стемнело. Пассажиры, умаявшись от бестолковой суеты в кабине, притихли, сунули головы под крылья, вскрикивая и переговариваясь на ухабах. Только гусыня все еще смотрела на человека, охраняя сон своей стаи. Остановились у безымянной речки: Шубин решил долить воды и радиатор. Открыл дверцу и увидел, как дернулась с места старая, хватив струю свежего воздуха, метнулась было в ноги водителя, пытаясь выскочить в темь, призывно закричала, но птицы, укачанные ездой, вяло отозвались, не тронулись следом за ней. Тогда и сама вернулась, забилась в самый дальний угол.
В Невер приехал ночью. До утра переспал в шоферской гостинице. Иван перед сном отводил глаза от бригадира, отвечал невпопад, а перед загрузкой подошел, помялся и попросил:
— Трофимыч, отпусти их, будь человеком! Я напишу матери, она вам пришлет шесть домашних гусей, не чета этим! Знаете, какие они у нас жирные да тяжелые, как индюки…
— Ты, Ваня, в это дело не лезь, приедем домой, я тебе все объясню. Не нужно мне твоих гусей, успокойся, не распускай нюни, Пойдем покормим их: гречку рубают, как в армии первогодки.
— Кормите сами, я поехал грузиться.
Шубин посмотрел ему вслед и крикнул:
— Псих! Один не вздумай уехать, пойдем колонной!
— Да иди ты…
Грузился Иван первым. Сердито сопел, работал азартно, помогая грузчикам укладывать ящики с консервами в кузове. Затянул верх брезентом, вскочил в кабину и, разбрызгивая грязь по двору базы, вырвался через ворота на трассу.
Шубин, щурясь, смотрел вслед, покачивал головой. Нравился ему неукротимый новенький, толк из парня будет.
К обеду выехали домой. Иван укатил один, не стал дожидаться, обиделся. Небо распогодилось, светило солнце, тлела на березах еще не опавшая листва. Желтым огнем горели сопки, поросшие лиственничным лесом. Хвоя поблекла, и не хватало только крепкого морозца, чтобы посыпалась она колючим снегом на брусничник, заросли карликовой березки и шляпки раскисших от дождей и старости грибов. Осень в этих краях скоротечная, как лесной пожар.
КрАЗ медведем ревел на подъемах, скрипел и постанывал тормозами на крутых спусках, забирая все дальше и дальше на север. Гуси притомились в непривычной тряске и грохоте. Обжились, привыкли к шоферу и своей неволе. Шубин гладил их свободной рукой по головам, как маленьких котят; они переговаривались между собой, теребили на полу кабины зеленые пучки травы, собирали рассыпанное зерно, с удовольствием глотали купленную специально для них ягоду — голубику.
В гараж попали перед утром. Дорога раскисла от дождей и стаявшего снега, превратилась в бесконечную стиральную доску. Шубин завернул домой и перенес из кабины гусей в просторный предбанник. Жена услышала тарахтенье машины под окнами и, зябко кутаясь в старенькое пальтишко, вышла посмотреть, что привез Костя из рейса. Редко когда он возвращался пустым. То капусты на засол приволочет, то яблок понакупит детям. Гордилась она его домовитостью и хозяйской жилкой. Да и какая жена попрекнет мужа за то, что всегда помнит о семье?
Шубин поманил ее рукой к бане. Заглянула в дверь и опешила. Пиликая меж собой, важно ходили по выскобленным доскам гуси, дергали клювами мох из пазов.
— Купил? А корм-то где будем брать, зима длинная…
— Дикие они, подобрал на перевале. Обмерзли в гололедице…
— Зимовать их будем али как?
— Порежем к празднику. — Шубин, улыбаясь, взглянул на жену.
— Ты меня не купишь, Костя. Можешь вон Насте с Шуркой байки сказывать, не для стола ты их привез. А вот зачем, не пойму.
— Хочу через них попытать душу.
— Чью? Не мою ли?
— Не твою… Пошли завтракать. Насыпь им брусники побольше, подкормиться им надо.
Шубин помылся горячей водой, побрился и сел за стол. Шурка примостилась на коленях отца. Настя, более самостоятельная, пристроилась к уголку стола, серьезная и озабоченная предстоящим днем.
— Папка! Привез что-нибудь? — поинтересовалась она, уплетая глазунью.
— Привез. Гусей в тайге наловил, шесть штук. Теперь не знаю что с ними делать. Может зарезать? Отпускать нельзя, все одно до юга не долетят, поослабли в дороге.
Настя бросила вилку.
— А где они?
— В предбанник запустил, смотри не открывай дверь на всю, улетят.
Обе девчушки сорвались с места и заметались у порога в поисках одежки и обуви.
— Поешьте, потом будете смотреть, в школу не успеете! — забеспокоилась мать.
— Пусть, пусть посмотрят, — поддержал их суету отец и сам вышел из-за стола.
Дети стояли в дверях предбанника, во все глаза смотрели на сбившихся в кучку гусей. Матерая вытянула шею и угрожающе шипела на девочек.
— Какие хоро-о-шие… — тянули в два голоса, шмыгая носами. Отец положил руки на плечи дочерей.
— Папка, а что мы будем с ними делать? — поинтересовалась Шурка.
— А как вы думаете?
— До весны покормим, потом отпустим на волю, пусть
