Поколение - Николай Владимирович Курочкин
Два года Елфимов председателем и все никак не может подчинить себе, укротить насмешливый нрав Ивана Горшкова. Однажды наедине предупредил: «Будешь про меня шутить — с монтеров сниму». Иван снисходительно-спокойно взглянул на Пашку — Павла Ивановича — ответил тут же: «Законов таких нету, чтобы за юмор снимать. Наоборот, за тонус надо доплачивать». И по-прежнему при случае любил понасмешничать над порядками в колхозе. Досталось и жене Елфимова. «Я — председательша, я на сенокос не пойду, у меня ветеринарная аптека на руках!.. — передразнивал Иван. — А что там за аптека? Только касторка, да бочка с чем-то вроде солидола… Вот пришлось вшей из свиней выводить, так ничего не дала. Подумал-подумал я да и полил свиньям спины хлорофосом, что колорадских жуков опрыскивают. И ничего! И свиньи целы, и вши пропали. Без аптеки обходимся…»
В радиоузле неполадка была пустяковая, через полчаса Иван уже мчался, разбрызгивая лужи, по селу к дому своего напарника Анисимова. Несмотря на ранний час, на скамейке у палисадника Анисимовых сидели четыре старухи и что-то живо обсуждали. Горшков поздоровался с ними, весело спросил:
— Ну, о чем завтра газеты напишут?
Вышел сонный Анисимов и, ничего не спрашивая, полез в коляску мотоцикла. Было ему почти шестьдесят, через два месяца на пенсию отправят, но Иван, как, впрочем, и все в колхозе, привычно обращается к нему на ты, даже по прозвищу: Петя-Пена или Петя-Окей. Анисимов раз в год обижался на это: «Я же вас всех осветил!» И правда, он был первым электромонтером округи и, говорят, до того как начал сильно выпивать, работник был золотой и безотказный. А сейчас он как специалист совсем плох. Бывает, ищет-ищет индикатор, а он у него за козырьком шапки, не может найти отвертку, а она у него в зубах; целый день проходит возле электромотора, разберет его по винтикам, а потом окажется, что вся загвоздка была в розетке…
В Брусовце они за два часа заменили перегоревшие провода. Собрались было уезжать, Анисимов уже бодро сказал: «Все — окей!» — но подошла пожилая женщина, доярка на пенсии Вера Гончарова, попросила:
— Хлопцы, глянули бы на мой телевизор. Что-то замолк…
Иван озабоченно наморщил лоб: дел все-таки еще много… Но Анисимов так жалобно поглядел на него, что пришлось согласиться. Да и перекусить не мешает, уже время к обеду. Гончарова пошла вперед открывать дом, а монтеры задержались у мотоцикла, и Анисимов негромко хохотнул:
— Ну, Вань, сейчас мы с тобой по стакану лупанем. Это как по закону Ома.
В телевизоре оказалась сгоревшей лампа, ее тут же заменили, так как в доме нашлась запасная, потом исправили заедающий выключатель. «Закон Ома» подтвердился, Гончарова пригласила к столу, налила в стаканы, горько вздохнула:
— С поминок родной матки осталось…
— Хорошая-хорошая старушка была! Уважительная… — поспешно закивал головой Анисимов.
Хозяйка благодарно поглядела на него и заговорила со слезой в голосе:
— А я ей утром лью в рот молоко: «Пей-пей, мама!» А она не пьет. А вечером, в десять часов, померла. Если б я знала, что она в этот день умрет, так я бы ее на руках весь день носила, а не молочком бы силой поила!..
Всплакнула и присела к столу, налив еще вежливо примолкнувшему Анисимову (Горшков же только пригубил):
— Не хочу одна жить. Вот на днях были у меня сын Мишка с женой, так я им тоже, вот как вам, сказала: не хочу одна жить, тяжело одной. Так Мишка промолчал, а женка его быстренько ответила: «Ну что ж, живите, мама, как-нибудь помаленьку…» А у меня не хватило сразу сообразительности ответить: «Спасибо, детки, за совет». Промолчала я… О-ох, как в той песне: плохо тому лебедину жить одному! Спасибо вот, что мне телевизор исправили, может, веселей мне станет…
Гончарова замолчала, горестно задумавшись, Иван толкнул Анисимова ногой под столом — и монтеры, благодаря за угощение, стали подниматься.
За Брусовцом, на большаке, они увидели мужчину, который еще издали начал им энергично «голосовать».
— Вроде Гриша Анюшин…
Да, это был тракторист Гриша Анюшин, по прозвищу «законник». Из-за своего отличного знания самых разнообразных законов он рассорился с местным начальством и перешел работать в соседний совхоз «Прогресс», но жил с семьей по-прежнему в родном Брусовце.
— Ты что это будним днем разгуливаешь?
Гриша шумно уместил на заднем сиденье свое крупное, здоровое тело сорокалетнего мужчины, отозвался довольно:
— Взял вынужденный отпуск! Из-за ящура. Ящур у нас в «Прогрессе» откуда-то объявился…
— Так я же три дня тому назад к вам приезжал. И ничего не было, — удивился Горшков.
— Правильно, не было! А позавчера уже посты стояли. Ни пешему, ни конному, ни машинному проезда нет. Карантин. И я сразу взял вынужденный отпуск. Я-то законы знаю! Коснись чего — мне лет десять подведут за перенос ящура.
— Ну законник!.. — восхищенно воскликнул на это Анисимов, и монтеры дружно рассмеялись.
Иван притормозил в Самарине у сельмага, где Гриша собирался купить каких-нибудь обоев: «Рукам занятие для отпуска в самый раз — стены обновить».
Подъехали к агрегату витаминной муки, что стоял на пустыре за селом, тускло поблескивая алюминиевыми боками, трубами, и чем-то неуловимо походил на несуразное доисторическое чудище…
Упавшую вербу уже распилили, чурбаки откатили в сторону, была выкопана и ямка под столб, но самого столба еще не привезли.
Семидесятилетний старик Игнатов сидел на вербном чурбаке и внушал стоявшему перед ним в расхлябанной позе парню:
— Я в молодости тоже любил выпить. Но всегда замечал: дня три попьянствуешь, и на тебя уже по-другому глядят. Нет, главное — это работа. Как говорится, водка из хлеба — пей сколько треба.
Парень хмыкнул и сел прямо на желтый песок из выкопанной ямки. Его мятые короткие штаны задрались почти до колен, и на бледных худых ногах открылась синяя, с красочными завитушками татуировка: «Топтали мать Россию. Дойдут и до Сибири». Игнатов, шевеля губами, прочитал это и в сердцах сплюнул:
— Это ж надо додуматься! Так ноги сгадить… Не-ет, дойдешь ты, парень, до тюрьмы.
— Ну и дойду! Может, хоть там порядок есть.
— А какой тебе порядок нужон? Чем тебе нехороша Советская власть? Кто тебя вырастил, обучил? Квартиру бесплатно дал? Эх, на месяц вернуть бы тебя в старое время! А то пишет на собственных ногах: «Топтали мать Россию»!
Старик закашлялся, выкрикнул с яростным гневом:
— Кто ты такой — топтать! Землю-то родную!
— Так его, Матвеич, так его, червивщика! —
