Поколение - Николай Владимирович Курочкин
— Давай за праздник, — предложил Петр Михайлович. Виктор хотел было чокнуться, но увидел, что в стакане у Балышева водка только на донышке. Посмотрел на свои добрые сто пятьдесят и запротестовал:
— Так не пойдет. То пол-литра в одиночку, а то лишь губы помазать.
— Мне нельзя, парень. А водка — это как традиция. Без нее ведь, проклятой, ни радость, ни горе не обходятся. Давай помянем тех, кто здесь остался. — Петр Михайлович обвел взглядом опушку, поле и пристально посмотрел на бежавшую внизу речку.
— За победу… За их победу.
Виктор кивнул, не торопясь выпил и, уже не боясь ошибиться, спросил:
— Вы воевали в этих местах?
— Да, вот тут. Как раз на этой опушке. Даже окопы сохранились. — Балышев указал на тянувшуюся вдоль дороги неглубокую, поросшую травой канаву.
— Я думал, это кювет, — сказал Виктор.
— Кто же у лесных дорог кюветы роет. Да и сам посмотри — линия неровная, уступами, и ходы сообщений к лесу намечены. Сейчас заросло все, и лес ближе подступил. А тогда здесь форменная полоса обороны была. Сначала резервная, а потом передний край.
Виктор не знал, что ответить, и протянул:
— Да-а…
Никак не вязались эти оплывшие окопы с чистым солнечным днем.
— Тогда снег грязный здесь был да земля вывороченная. Я сам долго искал. Боялся, что не найду это место. А как на полянку набрел, сразу угадал — здесь мой окопчик был. — Балышев кинул шишкой в сторону ответвления, тянувшегося к дороге.
После выпитого они дружно набросились на закуску. Виктор наелся неожиданно быстро и почувствовал неловкость оттого, что ворвался с весенней грибной охоты в мир воспоминаний, может быть мучительных, так не вязавшихся с прихорашивающейся природой, с его, Виктора, настроением. Хорошо еще, что Петр Михайлович непьющий, а то бы завел полупьяный рассказ со слезой в голосе о былых геройствах… А Виктору пришлось бы сочувственно кивать, восхищаться удалыми атаками, а на самом деле выбирать момент, чтобы удобно было распрощаться.
Но молча сидеть было неловко, и Виктор из вежливости спросил, в каком чине служил Балышев.
— В чине ополченца, — усмехнулся Петр Михайлович, — в истребительном батальоне.
— До конца войны? — удивился Виктор.
— До конца, — подтвердил Балышев. — Только конец у меня короткий вышел. Один день всего провоевал.
— Ранило тяжело? — догадался Виктор.
— Видишь, как вышло. Провоевал я день всего. После и не вспоминал, если бы не раны. А вот чем дальше от войны, тем чаще в голову лезет. Даже ночью стала сниться. В этом году не утерпел, поехал в скверик перед Большим театром, где однополчане встречаются. Конечно, своих не нашел, да и не мог, мы даже познакомиться тогда не успели толком.
Доброе было утро. Все радуются и плачут. Фотографы суетятся. Песни, награды звенят — как в сорок пятом, в День Победы. Постоял я в сторонке, немного поплакал. — Балышев замолчал. — Ты, парень, наливай себе и закусывай плотнее, — сердясь на свою откровенность, добавил он.
— Спасибо, я больше не хочу, — ответил Виктор.
— Дело твое, а я бы сейчас выпил, — сказал Петр Михайлович, но на водку даже не посмотрел. — Никогда бы не подумал, что здесь может быть так хорошо. Запомнились лишь переправа, окопы, а деревьев, реку, небо не помню. Помню, что были, а какие — нет… Правда, не бомбили, значит, небо было облачным. Да разве упомнишь. Три дня всего стояли здесь. Два копали до одури, а на третий бой приняли.
Беззаботное настроение Виктора постепенно проходило. Ему нравился Петр Михайлович. Нравилось его строгое, в резких морщинах лицо, спокойный голос. И то, что он не пытается поразить и растрогать собеседника, а просто вспоминает, как было тогда, больше для себя, чем для Виктора.
— Вот ты кто по профессии? — спросил Балышев.
— Программист.
— За модой погнался или по призванию?
Виктор улыбнулся:
— Уже по призванию.
— Хорошо, когда работа по душе, это полсчастья в жизни, — похвалил Балышев.
— А вторая половина? — поинтересовался Виктор.
— Семья, — твердо сказал Петр Михайлович.
Виктор вспомнил свою Ирину и вздохнул.
— Может быть, вы и правы, — согласился он.
— Я это знаю наверняка, — сказал Балышев, — потому, как первую половину своего счастья потерял.
Виктор недоуменно посмотрел на Балышева.
— Я, брат, железнодорожником был. Два года только машинистом проработал. Уже сверхтяжелые самостоятельно водить начал, а тут война. У меня, правда, броня была. С железки тогда не брали. На нас вся армия держалась. Провиант, боеприпасы, технику, людей — все на фронт, а обратно только раненые да эвакуированные.
Петр Михайлович разгладил ребром ладони угол газеты.
— Когда немцы к столице подошли, тут уж и броня не удержала. Записался в ополчение. И побыл-то на войне с гулькин нос, а вот, видал, жизнь-то успела перевернуть.
— Многие на ней и остались, — напомнил Виктор и подумал про себя: «Чего влез, какое я имею право».
Но Балышев не рассердился.
— Ты, парень, не думай, я не жалею. Если бы все вернуть, то опять бы записался. Обидно, что из-за ранения по специальности работать не смог. Сижу теперь в конторе, сальдо-бульдо подсчитываю. Дело важное, но не лежит к нему сердце. Поверишь, по ночам снится, что веду паровоз. Иной раз беру тягун с тяжело груженным составом и, пока вывезу на гору, так измаюсь, что просыпаюсь в поту. Смех один. Днем бухгалтер, а ночью машинист. И неизвестно, где больше устаю.
Петр Михайлович засмеялся своей шутке. Виктор тоже улыбнулся.
— Неужели отбор в машинисты такой строгий? — Он оглядел ладную фигуру Балышева.
— А ты думал. Это же э-ше-лон, — уважительно растягивая слова, сказал Петр Михайлович. — Один тормозной путь с версту. А авария на железке — страшная вещь. У меня множественное ранение ног было. С этим я еще бы пробился, но вдобавок тяжело контузило и что-то с головой не в порядке стало.
Виктор вопросительно посмотрел на собеседника.
— Не в смысле того. — Балышев крутнул пальцем у виска. — Приступы боли такие бывают, что свет белый меркнет. Госпиталя, что дом родной. Раза два в год ремонтируюсь. Там и жену нашел — нянечкой работала. Другая бы уж, наверное, бросила, а моя терпит, профессию с семейной жизнью совмещает, — грустно улыбнулся Петр Михайлович.
— Профессия тут ни при чем. Не бросает, значит, любит, — сказал Виктор.
— Пошутил я. — Балышев смущенно кашлянул. — Правильно рассуждаешь. Без любви такого не выдержишь. Это факт. Моя нянечка — как раз та половина счастья, что у меня осталась.
«Есть ли у меня эта половина?» — подумал Виктор.
Женился он поздно,