Поколение - Николай Владимирович Курочкин
Город, распластавшись впереди, на дне ставших почти непроницаемыми сумерек, как бы в забытьи, мерцал редкими тусклыми огнями, был совсем незнакомым, или даже не незнакомым, а как бы уже ничего не значащим. Машеньку в эти мгновения, наверное, надо бы было очень долго убеждать, что сейчас она вступит на тихие и знакомые улицы этого города, что возвращается она именно домой, что, вернувшись, возьмет книжку, уляжется, поудобнее устроив подушку, а потом уснет, а завтра пойдет на работу, Машеньку, наверное, надо было бы долго убеждать в том, что она сама прекрасно понимала: ничего, абсолютно ничего не произошло в этот вечер! Но вот она, Машенька, шла, прислушивалась к тихой и прозрачной ночной тишине, всматривалась в редкие, словно оцепеневшие, словно остановившиеся в своей тайной жизни навсегда огни — и эти мгновения казались ей необычайно значительными.
А когда подошли к калитке Машенькиного дома, она остановилась, оглянулась на окна, а потом, словно сама же прислушиваясь к своим словам, сказала:
— Я, Леша, уеду скоро…
Мать встретила Машеньку вся сияющая.
— А ну-ка зайди сюда! — сказала она.
Оказалось, что платье она уже наметала и можно было его примерить. Машенька глазам своим не поверила.
— Зови отца! — сказала мать.
Отец оглядел, махнул рукой, мол, ничего я в этом не понимаю, потом сказал:
— Уже десятый час, а мы не ужинаем…
— Ну, как, довольна? — спросила мать.
— Ага.
— Давай же ужинать будем, а потом я быстро прострочу все швы и завтра можешь надевать свое платье.
— Нет, ложись спать…
— А вот не лягу теперь, пока не сделаю.
— Как хочешь, а только зачем спешить?..
— Тут я и не по выкройке кое-что сделала, — мать разложила платье. — Видишь, оборочки какие на кокетку я тебе посадила, а?
— Ага…
— Лучше ж стало, а? — допытывалась мать.
Машенька поглядела на картинку в Светкином журнале, потом на платье, потом опять в журнал… Но уже не было у нее сил гадать, что лучше: с оборочками или без.
— Конечно же, мамочка, с оборочками лучше… — сказала она, а потом, постояв над платьем ровно столько, чтобы только мать не обидеть, ушла в свою комнату. Немного посидела, сложив ладони на коленях, затем вспомнила, что надо ужинать, и ушла на кухню, чтобы собрать на стол.
— Света к тебе заходила, — сказал отец. — Вы не встретились?
— Нет…
— Гм… — отец откашлялся. — А где ты была, а то десятый час, я смотрю…
— Гуляла…
А за чаем он опять сказал:
— Вот и мать волновалась, ужинать не садились… Ты хотя бы сказала, куда идешь, если, мол, надолго…
— Как будто я не взрослая…
— Оно-то так, а все ж мы родители…
— Ну, пап…
— Я говорю, все ж мы родители, — уже с какою-то упрямой настойчивостью повторил отец. — Мать надо бы жалеть.
Машенька быстро допила чай, убрала посуду. И уже легла спать, а родители все не могли угомониться. Мать строчила на машинке. А отец бухтел и бухтел:
— Ты ж мать, ты б и поговорила…
— Надо было в Москву-то не отпускать, — сердито отвечала ему мать. — Как из Москвы приехала, так и стала самовольничать…
Машенька лежала с закрытыми глазами, когда отец к ней вошел.
— Гм… — он осторожно откашлялся, но, решив, видимо, что Машенька уже спит, тут же повернул обратно.
Машенька не выдержала.
— Пап… — позвала она.
— А я думал…
— Я не сплю, — призналась она виновато.
— Я так вот думаю, день я на работе, а вечером тебя нет… Думаю, мол, и не переговоришь ни о чем… Вот тут я сяду…
— Садись, пап…
— Раньше было, руками шею обовьешь, просишь, чтоб я рассказал чего… Ну, выросла, — он вздохнул. — Теперь, слава богу, туфли сама покупаешь, наряжаешься… Может быть, лампу включить?
— Не надо, давай так…
— Давай так…
Он сидел, сгорбившись, уперевшись локтями в колени, и сминал, сминал в ладонях край Машенькиного одеяла…
— Я ж говорю… — заговорил он опять. — Было, к матери прилипнешь, спать вас не разгонишь. А теперь, что ни скажи, все не так…
— Да разве ж я…
— Как-то ты переменилась все же…
— Пап, ну с чего ты взял, что переменилась? — Машенька взяла его руку. — С чего ты взял?
— Мы родители, потому и замечаем… — голос его дрогнул.
— Это все ты придумываешь, пап, честное слово.
— Я к тому, что, может быть, переживаешь из-за своего училища. Мать говорит, высохла ты…
— Мало ли чего мать скажет!
— А у матери, думаешь, не болит сердце, а? Она тоже переживает… А если, мол, чего не так, то брось свое рисование, а? И не ломай свою голову над чем зря… Мы сроду не слыхали про это училище и, не будь тебя, не узнали бы никогда. А ведь прожили жизнь!
— Все у меня так, — поникнув вся, прошептала Машенька.
— Да и женское ли дело, голову ломать! — продолжал отец. — Мы б спокойны были, а ты б только заботилась про то, как одеться… А то и я уже не знаю, как подступиться… И мать уже извелась… А хочешь, — отец выпрямился, голос у него стал смелее. — Хочешь если, то бросай работу, сиди, готовься в свое училище… Мы ведь тебя не заставляем работать, только бы на пользу, а?
Вот этого лучше бы он не говорил. Машенька отвернулась.
— Ну дак как? — спросил отец уже расстроенно.
Неподвижно лежала Машенька и слушала, как стучит в соседней комнате мать своею швейной машинкой.
— Ну дак как? — повторил отец каким-то очень жалобным голосом.
Слезы набежали на глаза, тихие и незаметные. «Лучше бы никто никогда меня не любил», — хотела сказать она, но не хватало сил вымолвить что-нибудь.
«Жила я бы одна…»
— Раз уж проговорили мы столько, то давай же до чего-нибудь и договоримся…
Она не выдержала, шмыгнула носом, потом повернулась к отцу и неожиданно с большим облегчением для себя прошептала:
— Папочка, да я ведь никуда и не поступала…
— Так… — отец поднялся, прошелся по комнате, потом сел, сказал: — Вот и хорошо, что призналась. А то, действительно, ты себе закрутила голову, мы себе…
— Я побоялась…
— А это другое дело, — не меняя тона, продолжал он. — Это очень даже понятно, тут ничего такого нет… Первый раз ведь так далеко от дома одна поехала. А второй раз посмелее будешь. Люди незнакомые, это понятно…
— Да не людей я побоялась, — успокоившись его обычным сочувственным тоном, сказала Машенька. — Просто вот я живу так, живу, все меня знают, и вдруг я уже не такая… Ну, не могу тебе объяснить… Ну, скажи, пап, кто я такая есть, чтобы именно я, чтобы именно мне стать художницею?
