Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Интересная вещь, когда я бросил пить, пиво в магазинах или было, или не было, но был анекдот: «Почему пиво «Жигулевское» получило первую премию? – Сами не знаем. Из одной бочки наливали…»

Так вот – изобилие пива в магазинах и ларьках, я, конечно, заметил, но анекдот в памяти остался.

И довольно долго задавал друзьям вопрос, в ответ на который, они удивленно смотрели на меня – слава Богу, у виска пальцами не крутили:

– Правда, что «Балтика» № 3 отличается от «Балтики»№ 6?

При этом, меня совсем не удивляет то, что пельмени «Богатырские» отличаются от пельменей «Дарья».

Может у меня просто алкоголическая ностальгия?..

Удивительно, но на шестом десятилетии жизни, я вдруг обратил внимание на то, что самый естественный процесс, процесс, которым мы занимаемся ежедневно и по много раз – обычное открывание дверей – обладает определенной символьностью.

Мы открываем дверь мужчине и женщине по-разному.

Мужчина, даже лучший друг – всегда конкурент.

Женщина, даже если она всего лишь дальняя знакомая – партнер.

Открывая дверь мужчине, мы напрягаемся, открывая дверь женщине – расслабляемся…

…Лада пришла в том же темном плаще и, по-моему, в той же короткой юбке.

Это уже напоминало форму одежды на исповеди, во время которой никто никому не мог отпустить грехи, но я не возражал. Мне было интересно, как она прореагирует на мой взгляд на ее ноги.

Но невдруг понял – если я стану рассматривать ее ноги, она просто прикроет их плащом, а я стану предателем.

И тогда она больше не придет ко мне никогда.

Предателей не любит никто.

Как-то, объясняя Ивану Головатову – почему я не хочу, чтобы моя последняя любимая женщина возвращалась ко мне от своего нынешнего мужа – я употребил эту фразу, то услышал в ответ:

– Ты прав, – наверное, нужно быть через чур самокритичным, чтобы не испытывать удовольствия от того, что твою правоту подтверждают друзья. Я, во всяком случае, не отношусь к таким самокритичным людям, – Ты прав. Предателей не любит никто.

Даже сами предатели.

– Я пришла, – сказала Лада. И мне ничего не оставалось, как подтвердить это. Слова о том, что я рад ее приходу, показались лишними:

– Да, ты пришла.

– У меня не много времени.

– У меня еще меньше.

– Ты занят?

– Нет.

– Тогда, почему у тебя меньше времени, чем у меня?

– Потому, что я на много лет старше тебя…

– Не так уж и на много. Просто у меня больше опыта.

– Разве опыт может остановить время?

– Нет. Но опыт помогает оставаться молодым даже в зрелом возрасте…

– Ты помнишь, на чем мы остановились в прошлый раз? – хотя это был вопрос, по е глазам я понял, что Лада отлично понимала, что я помню все.

– Ты остановилась на «Апельсинах в Греции».

– Да. Если вернее – я остановилась на том, что оставила мужа.

В эти годы было много разводов и у нас, в Белоруссии, и у вас, в Москве.

– Знаешь, Лада, какой вопрос мне сейчас пришел в голову?

– Конечно – не знаю.

– То, что удачных браков мало – это подтверждение того, что брак очень хорошая вещь или очень плохая?..

– Ты задаешь слишком много сложных вопросов, – сказал мне однажды мой друг художник Василий Никитин.

– Остается выяснить одно, – ответил я.

– Что?

– Нужны ли кому-нибудь ответы?..

– Бог ты мой, да за тобой нужно просто ходить и записывать.

– Такое уже было.

– И чем закончилось?

– Забрали в КГБ…

– …«Апельсины в Греции»… – Лада улыбнулась, хотя, как мне показалось, грустновато. А потом задала вопрос:

– Как ты относишься к проституткам?

Наступило молчание.

Нет, не потому, что у меня не был готов ответ на этот вопрос.

Просто я попробовал понять – почему к этому ее вопросу, вопросу, наверное, имеющему к ней самой прямое отношение, я, наоборот, был внутренне готов.

Наверное – не в смысле «возможно», а в смысле «точно».

Где-то я упустил ту грань, по которой проходила ее личная трагедия, именно тем, что вступил на нее, даже не заметив этого.

Ведь, по сути, вариантов было не так уж много – она могла, например, спросить: сидел ли я в тюрьме?

И мне бы тоже все стало ясно.

Больше, я вдруг почувствовал, что не задай Лада мне какого-то подобного вопроса – она в чем-то разочаровала бы меня.

Эта женщина должна была привести меня на руины неродного мне зла.

Но это должны были быть приватизированные ей самой руины…

Не знаю, верно ли она истолковала мое молчание, но повторила:

– Как ты относишься к проституткам?

Конечно, я подумал о том, что проституция – это и черта, и порок демократии, но говорить об этом не стал.

И еще, мне пришло в голову, что, не смотря на то, что мы говорим о периоде кризисов, есть одно, что кризисы не затронули – проституция кризисов не знает…

Если мне не изменяет моя память, которая мне вечно изменяет, я еще ни разу не был знаком с проституткой, правда одна моя знакомая баллотировалась в Госдуму от какой-то центристской партии. – Как к «желтой» прессе, – ответил я, – Мирюсь, но не знакомлюсь…

Я сказал это очень спокойно, может быть с улыбкой, и мы нашли общий язык на столько, что ей не пришлось говорить: – Вот ты и познакомился…

– …«Апельсины в Греции».

Там, за границей, все казалось счастливым. Вряд ли ты помнишь это.

– Помню, – ответил я.

Мне не хотелось прерывать ее рассказ своим рассказом, и потому я ограничился одним этим словом.

Но я очень хорошо помнил один из первых перестроечных взглядов за кордон – немецкий документальный фильм о мюнхенской исправительной тюрьме, и свою мысль о том, что в таком доме отдыха я сам, с удовольствием, провел бы пару месяцев.

И еще я помнил, что стыдно мне за это не было.

Мне, кстати, до сих пор стыдно за то, что мне не было стыдно тогда.

За то, что мне не было стыдно за мою совковую философию раба.

Впрочем, у меня есть оправдание – чужие страны от меня скрывали, а мою страну не знал не только я, но и никто на свете. Американцы снимали фильмы об ужасах в сталинских лагерях думая, что показывают лагерные ужасы – а эти ужасы о застенках не «дотягивали» до обычной жизни колхозников на свободе.

– Тем более – такая заграница – Греция.

Боги, богини, легенды.

– Легенды, – вслед за Ладой повторил я.

– А заешь, кто создавал для нас первую Грецию, дорогой? – вот так, между делом, она назвала мня дорогим. Хотя для меня самого моя драгоценность находилась под большим вопросом, все равно было приятно.

– Поэты? – может, мне просто этого хотелось, хотя я уже чувствовал, что говорю что-то не то.

– Первая Греция создавалась фантазиями сутенеров…

Я опустил голову думая, что если она не сможет смотреть мне в глаза, то не прочтет в моем взгляде ничего.

– Рассказывать дальше? – спросила Лада.

– Конечно.

И помни, что время – это лучший лекарь.

– Нет.

Время – патологоанатом…

– Это сейчас – объявления в газетах: «Требуются девушки и молодые женщины…» – а тогда все выглядело пристойно.

Набиралась бригада из девушек для летних полевых работ на греческих плантациях. Собирать апельсины или оливки.

На худой конец – могли бы набирать бригаду собирать бананы.

– А что, в Греции разве растут бананы? – довольно глупо спросил я.

– Те, кто едет – все равно этого не узнает.

В общем, собирались девушки на «Апельсины в Греции».

Правда, иногда использовались и другие способы. Под один из них, я чуть не попала – результат все равно был один и тот же.

– Какие способы? Прости мое любопытство, но хочется знать побольше.

– Можно было, к примеру, организовать ансамбль Белорусской народной песни и отправить его за границу, в ту же Грецию.

Ведь белорусская народная песня – это то, чего больше всего в Греции не хватало.

Представляешь, я сдуру чуть не записалась в какой-то гастрольный ансамбль.

Одно смущало сразу – певицы собрались такие, что в нем петь было, конечно, можно, а вот слушать это пение – никак.

Слушаешь их и думаешь: сколько же у нас людей абсолютно не умеющих петь.

В общем, в конце концов, оказалась я в бригаде апельсинщиц.

– Ты быстро догадалась о том, что к чему? – спросил я, и она помедлила с ответом совсем не много. Ровно столько, чтобы я понял, что медлить ей было ни к чему.

Ни к чему изображать раздумья.

– Конечно.

Тем более, что некоторые из нашей бригады «собирали апельсины» уже не в первый раз.

Я не знал, какой вопрос я хотел бы задать следующим, не смотря на то, что у меня была к ней куча вопросов. Но когда поднял взгляд, увидел, что Лада, наверное, уже давно помогала мне.

Помогала тем, что не просила сочувствия.

«Есть, видимо, срок давности», – подумал я.

– Срок давности здесь ни при чем. Он существует только для не сделанного, – словно угадав мои мысли, проговорила Лада.

Тогда я задал самый простой вопрос:

– Тебе было страшно?

– Ты встречал женщин, не имеющих возможность купить себе новое демисезонное пальто?

– Не знаю, – ответил я, пожимая плечами. Вот уж никогда не задумывался о женщинах с этой точки зрения, – Наверное, нет.