Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
Вообще-то, и руками в семье размахивать не зачем, считало большинство, но вытаскивать весь этот сор из избы…
Пожалуй, до момента с любовницей, в котором Хаесов, к тому же, сам признался, наверняка, желая нанести большую боль, имел место тот случай, когда даже женщины, не одобряя поступков мужа, были не на стороне жены. Ведь, что касается заначки, то большинство из них считало, что о заначках нужно знать, и расправляться с ними без лишнего шума, или, во всяком случае, половинить их в значительных размерах.
Но, вот насчет любовницы.
Любовницы.
Тут лишь некоторые мужчины могли встать на защиту инженера Хаесова. Да, и-то – защита выражалась в разведенных руках и фразе: «Бывает…» Двух-трех лаборантов, пытавшихся шутить по этому поводу, просто никто не стал слушать.
Любовниц, видимо, не одобряют даже женщины, являющиеся ими…
На некоторое время Меньшиков утерял нить ведения собрания, но вскоре вновь вступил в свою роль: Слово, для выступления предоставляется… – Меньшиков оглядел сидящих за столом.
Предполагалось, что каждый их членов товарищеского суда является критиком дел, совершенных Хаесовым.
При этом, то, что в самом слове «критик» есть что-то приговоренное, Меньшиков не задумывался.
А ведь критик – это человек, по своей сути, занимающийся тем, что не любит.
Если бы было наоборот – его называли бы не критик, а хвалитик.Да и критиковать может каждый дурак. И только дурак готов воспользоваться этой возможностью при каждой возможности.
Предоставлять слово Манушкевичу, он бы вообще не стал. Но, видимо, придется. Во всяком случае, Меньшиков не собирался предоставлять ему слово первому.
Смирнову Меньшиков не очень доверял. Смирнов мог спороть глупость.
Сергеев? Кто его знает, что у этого дизайнера на уме. Начнет опять говорить про живопись.
Лучше всего было бы предоставить слово Медведевой. В этой характерной женщине Меньшиков не сомневался, но ее нужно было приберечь на случай, если в чьем-нибудь выступлении – например, Манушкевича – прозвучали бы «не те аккорды». Медведеву нужно было оставить «на потом».
Сам он не был таким дураком, чтобы выступать первым. Во всяком случае, не считал себя таким дураком. И, кроме того, его фраза: «Слово предоставляется…» – если бы была закончена словом: «Мне,» – выглядела ба не слишком умной.
«Слово предоставляется мне,» – на что это похоже.
Это не похоже ни на что…О том, что слова могут делать мысли уродливыми, Меньшиков, разумеется, не задумывался…
Оставалась Целековская. Меньшиков не любил эту крашеную блондинку: «Если вляпается – поделом»:
– …товарищу Целековской, – бодро закончил он фразу.
Целековская подняла глаза на Меньшикова и продолжила сидеть. Меньшиков посмотрел на директора. Приступ боли у Маркова к этому времени закончился, и он просто смотрел в зал.
«Доволен. Значит все нормально», – подумал Меньшиков и проговорил:
– Пожалуйста, товарищ Целековская.
– Ну, что же… – Целековская встала. Причастность к коллективу спасала от сомнений совести.
Это уже почти безнаказанность.– Товарищи, – она поправила кримпленовый жакет, – Товарищи!
Потом мы еще услышим объяснения самого Хаесова, но пока, предварительно, если так можно выразиться, я хотела бы сказать следующее… – Целековская обманывала коллектив. Она не хотела говорить ничего. Больше того, последние насколько минут, она так усиленно думала о японском зонтике, что забыла, какие грехи числятся за Хаесовым. Но она собрала свои мысли и вспомнила, – Очень плохо, товарищ инженер Хаесов, вы ведете себя в семье. И не очень достойно звания инженера, нашего, советского.
Что за выражения вы употребляете в быту? Дура… Сука… Да ведь перед вами ваша жена. Женщина, любимая, – при этом Целековская вспомнила о том, что Игорь Хаесов провел ночь у любовницы, и поняла, что говорит что-то не то.
– Замахиваешься на жену! – переключилась Целековская, – Сладил, значит? Эх вы, мужики! Моя б воля, я б вас всех… – о том, что бы она сделала, будь у нее воля над всеми мужиками, Вера Целековская благоразумно промолчала. Впрочем, она не задумывалась над тем, что поступает благоразумно.
– У тебя же дочки! Не будь подлецом, Хаесов, слышишь! И лжецом не будь. А пока, ты для нас человек не честный – лжец!
Целековская села.
«В принципе, верно», – отметил про себя Меньшиков.
«Умеешь говорить, стерва, – подумал Смирнов, – А сама, интересно, чем на юге занималась? А Хаюсине – по рогам!..»
«Нет в тебе твердости. Принципиальности, – Медведевой Целековская не нравилась, – Вот, и слова твои, сплошная труха. Хорошо еще, что закончила верно. Хоть какая-никакая черта. Инженер Хаесов – Лжец!»
«Объявили бы, наконец, перерыв. Как курить тянет… – дизайнер Сергеев покусывал губы, – А тебе загар идет, Верочка Целековская.
Не можешь ты не быть лицемеркой.
Впрочем, без лицемерия может обойтись каждый.
Остается только выяснить – каким образом?…»
«Разумеется, все это верно, – думал Манушкевич, – Только Хаесовым сейчас не слова нужны, Во всяком случае, не чужие слова…»
«Теперь можно и этого Смирнова выпускать», – решил председатель суда Меньшиков:
– Слово предоставляется мастеру экспериментальных мастерских, – Меньшиков, видя, как оторопело завертел глазами Смирнов, нарочно медленно называл должность, чтобы дать тому придти в себя и сосредоточиться, – Товарищу Смирнову.
Смирнов говорил вначале тихо, жевал слова, но постепенно разошелся.
Как бы не был человек глуп – ума учить других, у него хватит:
– …Что тут можно сказать… Это, знаете, не того… – Смирнов оратором не был, и давно понял это сам. Оттого, он старался говорить прямо, без околичностей.
Как ему казалось.
– И что замах был произведен на товарища… да, товарища жену… Это тоже, не то, что нам требуется. А требуется нам, товарищи, железная дисциплина! – зал притих, – А то, ведь, что у нас бывает! Придет такой вот Хаесов с похмелья и напортачит… А бригада отдувайся! А если он еще руки распускать начнет… Станет такой вот Хаесов – руки в брюки… А еще, инженер называется… Срам один… И денег ему, видите ли, не хватает… А за что такому вот Хаесову платить, если он и у станка норму сделать не может…
Зал слушал, затаив дыхание. Все привыкли к тому, что Смирнов не семи пядей, но такую околесицу слышать давно не приходилось.
Появились смешки.
– По существу, пожалуйста, товарищ Смирнов, – проговорил Меньшиков постукивая авторучкой по графину на столе.
– А я, что, не по существу? Может и дисциплина нам не нужна? А?
– Нужна. Нужна, – заверил его Меньшиков, – Но у нас – суд. Так, что по существу.
– Так я и предлагаю – присудить Хаесову перевоспитаться. И еще, пусть он эти шашни со своей дамочкой бросит. А-то, что получится, каждый себе дамочку заведет. Да еще и не одну, – Смирнов сел, но тут же вскочил вновь, – По существу, я против того, чтобы дома не ночевать. Это главное – по существу!
«Ну, началось! Откуда только такие мужики-болваны берутся? – Целековская вспомнила полярного летчика, – Как такого кретина жена дома терпит?..»
«Вот, идиот… Заставь дурака богу молиться… – Медведевой Смирнов не нравился и тем, что постоянно был то с похмелья, то смурной, и тем, что всякую работу затягивал неимоверно, – Зачем только в суд выбирали?..»
«Давай. Давай, бродяга, – улыбнулся Сергеев. Он относился к мастеру беззлобно-презрительно, как к низшему организму, – Тебе бы сейчас стаканчик принять, такое красноречие открылось бы…»
«Ну, это ужее неизвестно что. Я Хаесова ни разу не видел выпившим, а от тебя, каждый день, как от винной бочки несет… Вот, сейчас встану и скажу… Хотя, пошло оно все…» – и Манушкевич не встал, понимая, что это все равно ни к чему не приведет.
– …Слово предоставляется… – «Вот теперь можно выпускать Медведиху, – решил Меньшиков, – Да, пожалуй, не то, что можно – нужно. А-то, это Смирнов такого наплел…» – …Товарищу Медведевой. Опытнейшему члену нашего товарищеского суда, являющегося его членом уже двадцать четвертый год.
«Хам», – подумала Медведева, но тут же забыла о Меньшикове.
Перед ней был инженер Хаесов.
– Товарищи! – начала Медведева громко. При этом, она окинула зал взглядом, который, в ее понимании, не нуждался в комментариях. Волевым взглядом, – Товарищи! Сегодня, в этот печальный для нашего трудового коллектива, день, мы собрались для того, чтобы дать суровую, но справедливую оценку поступкам человека, которого язык не поворачивается назвать человеком.
Морально разложившегося типа.
Полностью доказавшего своим поведением в быту свою жизненную несостоятельность. Но от морального разложения, прямой путь к разложению физическому. И я уже вижу бывшего сотрудника нашего института, бывшего инженера, бывшего мужа больным печенью от постоянного злоупотребления спиртными напитками, разыскиваемого милицией за совершения тяжких преступлений, бросившего работу и семью.
