Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
Рядом с инженером Хаесовым, стоявшим у открытого окна в вестибюле, стоял его приятель, инженер Соловьев. Они оба курили.
– …Сукой-то, я ее назвал, когда она данио-ренио выплеснула…
– Игорь, ерунда все это. Я одного не могу понять?
– Чего?
– Зачем тебе врать про любовницу потребовалось. Мы ж с тобой с первого на второе ночевали на платформе в Ногинске, когда к барыге за альбиносами ездили. Второго у моей жены день рождения, вот я и запомнил.
– Глупость я, Юра, сморозил… Мы, ведь, с ней давно друг друга не понимаем. Да и не поверила бы она мне, ничего не поняла бы, но не поверила. А скандалить мне с ней надоело. Все что-то выясняем, выясняем. Не для того, что бы выяснить, а для того, чтобы выяснять. Вот я и отрезал.
Обидеть я ее не хотел. Просто надоело.
– Да ушел бы ты от нее давно…
– А дочки? – Хаесов как-то грустно улыбнулся, одними губами, словно глаза не имели к этой улыбке никакого отношения, – Две девочки…
Он не успел договорить.
– Игорь!
Оба мужчины оглянулись. Рядом с ними стояла жена инженера Хаесова:
– Игорь! Да прости ты меня, дуру!..Сергеев, куривший на лестнице, увидел эту сцену и вернулся в зал.
– Верочка, – он подошел к Целековской, – Кажется, твой протокол останется без продолжения. Чета на пути к примирению… А мы, может поужинаем вместе?
Целековская взглянула на Сергеева и улыбнулась:
– Нет, дизайнер, ошибок на сегодня хватит…
Сергеев посмотрел на Целековскую и не улыбнулся:
– Единственная неисправимая ошибка – это попытка исправить прошлые ошибки……Декларировать истины легко. Трудно объяснить – откуда они взялись…
Что ты хочешь этим сказать?
– Что, когда мы говорим о каких-то лукавых, не честных людях, населивших сейчас нашу страну, нужно помнить, что мы все – дети одного времени. Времени, которое честным, может назвать только очень лукавый человек…
А где ты сам был в это время? В зале. Если не в том, так в каком-то другом…
Белорусска
– К пятидесяти годам половину своего самообразования я завершил.
– ?
– Научился поступать так, как я считаю правильным.
Осталась – вторая половина.
– Какая?
– Научиться самому давать правильную оценку первой половине…
– … Только не говори мне, что тебя волнует проблема проституции.
– Проблема сексуальной проституции меня, действительно волнует не слишком сильно.
Но, если бы проститутками были только проститутки – эта проблема вообще никого не волновала бы……Уже уходя, она произнесла довольно занятную фразу, заставившую меня взглянуть на нее по-другому. Впрочем, будь мои мозги порасторопней – к этому меня могли бы привести все наши предыдущие разговоры.
– Так много дорог. Наверняка не все они ведут в ад, – сказала она.
– Почему ты так думаешь? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
– Благих намерений у людей на все дороги не хватит…Я не буду рассказывать ее историю такой, какой она, наверное, была.
Я расскажу ее так, как я ее понял.
И оправданием мне будет служить то, что по другому не поступает никто и никогда……Ко времени нашего знакомства все потрясшие мир события в моей стране – путчи, дефолты и прочие кризисы вроде черномырдинского премьерминистрства, уже не только произошли, но и забылись – и Большой застой остался где-то в прошлом. Зато застой наступил у меня самого.
Может, это случилось из-за того, что мы вроде пересели в новую лодку, но у всех рулей, больших или маленьких, почему-то оказались теже самые люди, что и раньше. А, может, и по какой-другой причине.
Но вышло так, что со своей «символикой для души», коротко названной моими друзьями «системным, эмпирическим, диалектическим ауросимволизмом», я, кажется, слегка обогнал свое время, и теперь дожидался его в окопе под названием «сельский пейзаж».– Стремления не берут отгулов, – сказал мне мой друг, художник Гриша Керчин. – Берут, – ответил я ему, – И даже иногда уходят в отпуск…
Как бы там ни было, мне в этом окопе было так уютно, что я, в общем-то, не обратил внимания на Всемирные Потопы под названием «этапы приватизации». Видимо я оказался таким Ноем, которого о потопах забывали предупредить заранее.
На картины появились большие заказы. От первых «больших» «знатоков».
Здесь у нас дело обстояло так, как и во всем остальном мире: тек, кто разбирался в искусстве, покупал хорошие картины, те, кто не разбирался – покупал то, что ему нравилось…
– …Мне хотелось бы что-нибудь девяносто на метр десять.
– Что? – удивленно переспрашиваю я очередного заказчика.
Дело в том, что я не люблю заказов вроде: «Справа должна быть елка, а слева – обязательно береза», – вы скажите – какое ощущение вы хотите получить от картины: радости, ожидания, умиротворения – а остальное, я решу сам.
Но «девяносто на метр сорок» – это явно слишком мало для того, чтобы понять – чего от тебя хотят.
В ответ тебе пожимают плечами:
– Только, чтобы никаких «Черных квадратов». Я этого примитива не понимаю, – заявил мне один из заказчиков. Заявил достаточно твердо, как человек, уверенный в своей цели. Хотя я, мысленно, ставил за каждым его предложением вопросительные знаки вперемежку с восклицательными, – И чего с этим квадратом все носятся!
Заказчик не задавал вопрос, а утверждал, как умный, которому совершенно очевидно, что он умный, перед дураками, которым совершенно очевидно, что они дураки.
Но, не смотря на это, я все-таки ответил:
– Все – проще не бывает – не нравится вам «Черный квадрат».
Ну и пусть не нравится…
Хотя, куда правильнее было бы ответить:
– Ну и пусть не нравится, и черт с вами…На самом деле, с «Черным квадратом» дело обстоит и просто, и сложно – одновременно… Во-первых, он называется не «Черный квадрат», а «Черный супрематический квадрат». А во-вторых, в эпоху открытия клетки, радиоактивного распада, волны, кванта энергии и еще черте чего элементарного, когда люди решили, что нашли первоосновы мироздания, вполне естественным было удручающее представление о мире, как о наборе простых элементов. Удручающее, потому, что слишком скучным оказался бы мир, будь это представление верным.
Таким, самым простым, элементом в живописи, Казимир Малевич посчитал черный квадрат.
Он написал самую простую картину на свете.
И нам, его потомкам, остается только гордиться тем, что наш соплеменник провел этот поиск.
Гордимся же мы тем, что запустили первый искусственный спутник, создали водородную бомбу и сибирскую язву.Не знаю, рассчитывал ли Малевич на то, что мы его поймем. Если рассчитывал, то он, явно, был о нас слишком высокого мнения.
Вообще-то, на понимание потомков, я и сам не очень рассчитываю – как-то не скромно рассчитывать на себя в будущем. Да и рассчитывать на потомков – это вроде как, обременять их собой заранее…
Это не значит, что я плохо отношусь к будущему. Я уважаю будущее уже за одно то, что оно, в отличие от прошлого, не лезет к нам со своими рецептами счастья…
Эти мысли позволяют моим друзьям совершенно бескорыстно смеяться надо мной:
– Представляю озабоченность человечества после твоей смерти.
– Чем?
– Одним единственным вопросом.
– Каким? – я иногда бываю неуемным до занудства.
– Почему оно до сих пор не поставило тебе памятник?..…Впрочем, я отвлекся.
Как я делаю очень часто.
– …Не связывайся с ним, – предупреждали меня, когда я рассказал об этом заказе, девяносто на метр сорок, – Говорят у него большое политическое будущее.
– Ну и что? – ответил я.
– Ты, что, не боишься людей с большим политическим будущим?
– Теперь не боюсь даже людей с большим политическим прошлым…Я связался с этим заказчиком, и он меня обманул – банально не отдал денег. – Ну, что же, – решил я, – Реальность бывает бесплатной, а за иллюзии приходится расплачиваться…
Москва – город не то, чтобы маленький, но как раз такой, что люди иногда встречаются друг с другом. На момент нашей следующей встречи, на приеме в посольстве республики Болгария, мой бывший заказчик, видимо в чем-то проштрафившийся на столько, что из депутатов его сослали в совмин на какую-то не очень значительную должность. Не узнав меня, он втянул в дискуссию, начавшуюся и закончившуюся без моего участия:
– Вот вы, писатель и художник, – хорошо, что не добавил: «инженер человеческих душ», а-то бы я непременно остался до конца дискуссии, – Скажите мне, почему все воруют!?
– Потому, – ответил я, даже не пожимая плечами, – Потому, что люди следуют не советам правительства, а его примерам…В общем, как-то вышло в нашей новейшей истории, что не все хорошие люди оказались такими хорошими, как предполагалось. Хотя истина все-таки, отчасти, восторжествовала – сволочи стали именно такими, как я и ожидал.
Не то, чтобы это меня расстраивало, просто мой собственный восторженный перестройкой восклицательный знак, как-то скукожился и превратился в вопросительный.
А душе захотелось чего-то диетического, и я попытался приспособить душу к реальности.
