Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Тем более, что интерес мой был чисто умозрительным.

На столько умозрительным, что я ни разу не попытался выяснить – чья она жена?

Не то, чтобы это было безразличие – просто своих проблем было предостаточно, чтобы создавать их еще кому-то…

Конечно, красивая женщина вызывает во мне вполне естественные желания, укладывающиеся во фрейдизм и дарвинизм одновременно. Но, как человек с зачатками интеллигентности, я никогда не позволю себе ни словом, ни поступком показать это. Правда палка, как известно, о двух концах – женщин, не вызывающих во мне никаких желаний, мне почему-то жаль. Белоруску, я, кстати, тогда еще не знал, что она приехала к нам из белоруссии, мне не было жаль ни разу…

И еще – на мой неинтерес к ее настоящей истории, наверное, влияло то, что в ней было что-то такое, что я иногда ловил себя на мысли, что про нее мне было бы интересно придумать мою собственную историю.

Постепенно такая история сложилась, и, как не парадоксально, на формирование этой, моей истории о ней, повлияло расположение нашего городка.

Да и расположение нашего двора тоже.

Наверное – это доказывает то, что я способен на широкие обобщения с учетом географических и исторических факторов.

Или – вообще ничего не доказывает.

Дело в том, что наш городок окружен несметным количеством различных военных штабов и центров по переподготовке генералитета всех рангов.

Вот я и решил, что раз она живет в нашем допотопном доме, то на дочку серьезного бизнесмена или политика никак не тянет. Для таких – в нашем городе есть новостроенные кварталы.

А вот звание дочки генерала, почившего где-нибудь на задней грани горбачевского президентства, то есть успевшего стать генералом новой формации, но не успевшего этой новой формацией воспользоваться, и построить особняк, при помощи стройматериалов, отпущенных соответствующему роду войск, и военных строителей без роду и племени, ей вполне подходило.

Так я ее и назвал – «генеральская дочка».

И, собственно, этим вся ее история в моей жизни могла бы и закончится, если бы однажды она сама не подошла ко мне и не спросила:

– Правда, что вы художник? – и я поначалу не понял – толи я так мало известен, что меня даже в собственном дворе не знают, толи я известен так широко, что незнакомые красивые женщины стремятся прямо во дворе со мной познакомиться.

Хорошо, что эта мысль не задержалась в моей голове.

Потому, что иначе на все остальное не осталось бы времени…

Наверное, мне нужно было просто ответить:

– Да, – но я ответил совсем по-другому. Я сказал:

– Правда.

– Хотите посмотреть мои картины? – у меня был не слишком большой выбор вопросов, которые я мог задать ей в тот момент.

– Если таким является ваш способ предложить мне выпить кофе – то для начала, совсем не плохо, – ответила мне улыбкой она.

И с этого момента эта женщина повела меня по пути, на котором я понял, что история ошибок – это все-таки история надежд…

…Хорошо, что мои картины ей понравились, иначе у нас не было бы повода встречаться вновь и вновь.

Что поделаешь, но для начала серьезного разговора всегда требуется какой-нибудь повод.

Пусть не серьезный.

Вроде самой длинной в России системной серии картин.

«ХХ-й век: Россия! Россия? Россия…» – я написал ее в конце этого самого двадцатого века – сто картин, посвященных каждому году – был внесен в «Книгу рекордов России», принял участие в нескольких телепередачах на канале «Культура» – и теперь не знал, что делать с такой кучей холстов, натянутых на подрамники.

Вот и пригодились…

Кстати, сам я, как-то разобравшись в истории России в двадцатом веке, мог бы и сказать, что двадцатый век для меня закончился.

Как и для всех остальных.

Только есть одна мысль, которая не то, чтобы мне спать не дает, но приходит в голову довольно часто: двадцатый век в России закончится только тогда, когда будет поставлен главный, для России, памятник двадцатого века – памятник всем жертвам гражданской войны.

И этот памятник должен включать в себя человеческую голову, прострелянную и в лоб, и в затылок…

…С тех пор, как я бросил пить, у меня в доме почему-то всегда есть хорошее вино. Я, естественно, предложил ей выпить – что еще может предложить художник красивой женщине.

Тем более, что разговор об этом зашел еще до того.

Она немного выпила, а потом просто сказала:

– Мы ведь с вами отчасти коллеги, – и моя «генеральская» версия дала первую трещину.

Но меня это не расстроило.

Я рассмеялся – наверное, это было не вежливо.

Просто, дело в том, что приблизительно за час до нашего с ней знакомства – кстати сказать, еще не произошедшего в тот момент, о котором я рассказываю – я сказал:

– Не подскажете, коллега… – и добавил что-то еще, маляру, в очередной раз окрашивавшему маленький забор вокруг строящихся больших домов.

– Над чем вы смеетесь? – в то время мы были с ней на «Вы», и оставались на «Вы» еще минут пять.

– Я смеюсь без всякого повода.

Так.

В кредит.

Она не обиделась, и это дало мне возможность поступить почти так же, как поступал герой анекдотов поручик Ржевский – поставить вопрос прямо:

– Расскажи мне о себе…

Наверное, такие предложения можно делать только очень близким людям, а я даже не знал, как ее зовут.

И еще я понимал, что спрашиваю о том, что меня не касается, но в ней было что-то такое, что заставляло меня думать, что то, что она может рассказать, касается нас всех.

Видимо, она поверила мне, и не стала перемежать свою речь бессмысленными словами-паразитами, вроде: «зачем?» или «к чему?», – а просто сказала:

– Зовут меня Лада.

Мысленно, после ее имени, я поставил вначале восклицательный знак, потом вопросительный, потом – многоточие…

Может быть, я слишком часто пользуюсь этими знаками препинания именно в этой последовательности, но это было единственное, чем я мог ответить на ее доверие.

– Я ведь окончила школу художественной резьбы по дереву, – начала свой рассказ она, и едва тут же завершила его, добавив, почти не разжимая плотно сжавшихся губ – С тех пор терпеть не могу тупых ножей. Хотя, не зная ее истории, я мог бы и не догадаться о том, что эти слова могли быть завершением. Так во всем: чтобы что-нибудь понимать – нужно хоть что-нибудь знать.

– У меня была собственная мастерская в Рубе.

– Где? – переспросил я.

– Местечко такое – Руба. Под Витебском – Репинские места.

Насчет Репинских мест – я поверил на слово. Верю же я в то, что в каждой деревне под Москвой когда-то была дача Сталина. Но потом посмотрел в интернете – действительно, Репин бывал в Рубе, и, даже, что-то там делал.

– Работа нравилась. Заказов много – из Витебска в мастерскую на такси ездила.

А потом все рухнуло.

Началась такая кутерьма, что никто ничего понять не мог, – Лада замолчала.

– Многое не понятно нашему разуму, – сказал я, чтобы она не останавливалась, – Хорошо, что мы не всегда знаем, что именно…

– В общем, оказалась я безработной. Лукашенко посчитал, что искусство нам не нужно.

Это был первый и, кажется, единственный прокол в ее рассказе.

Разумеется, я не испытываю ни малейшей симпатии к Лукашенко – я, вообще, не люблю людей, берущих на себя право говорить от имени всего народа.

И никогда его не слушаю потому, что если человек берется говорить от имени всех – он может говорить что угодно – уже не важно, что именно, он говорит.

Но я не верю в то, что даже самый тупой или зловещий лидер государства может считать, что искусство не нужно стране.

Правда, когда я сказал что-то подобное Ване Головатому, он, почему-то вздохнув, ответил:

– Это не ко мне. Это – к психиатру…

– …Муж тоже бросил свое КБ – зарплату не платили.

Не знаю, хорошо ли он работал конструктором, но ни кем другим он работать не хотел.

А может – не умел.

Надо было как-то устраиваться, а он вдруг стушевался, прострационировался.

Стал нервным и безразличным одновременно.

По-моему, он даже не искал новую работу – все дни валялся на диване, а злость срывал на мне.

Мы стали ругаться.

Вначале из-за ничего, потом – из-за всего.

Несколько раз я находила для него работу – балконы стеклить, домофоны ставить, но он, походив дня два-три – бросал.

И знаешь – каким был его основной аргумент?

– Каким? – мне на самом деле было интересно, какими могут быть аргументы у тех, кто не хочет зарабатывать деньги.

– Я – интеллигент, а ты хочешь, чтобы я лопатой махал, – и однажды я не выдержала:

– Для того, чтобы быть интеллигентом – оказаться без денег мало! – а потом хлопнула дверью и ушла к отцу.

– А – он? – Остался мужчиной, для которого даже слова женщины – не повод задуматься…

– Может, у него просто высокое самомнение – это такая черта характера, – зачем-то сказал я. – Высокое самомнение – это не черта характера, а диагноз…

Я еще не знал, что буду делать с ее историей, он отметил, что она пыталась сохранить своего мужа.

Раньше я думал, что женщины в принципе – самой безответственной вещи на свете – склонны к крайностям.