Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Теперь Меньшиков знал, что нужно делать. Он и рта не дал раскрыть Хаесовой, которая готова была с радостью сказать: «Хватит! Давайте разойдемся…» – и громко проговорил:

– Будем читать дальше! – впрочем, дальше он не читал, а говорил своими словами, а в его голосе гитарную басовую струну сменила струна от контрабаса:

– Хаесов! Хаесов, товарищи, дошел до того, что перестал ночевать дома. И это еще не все! – Меньшиков взглянул на жену Хаесова – та сидела, опустив голову, – Как сообщила нам жена этого человека, а Хаесов сам признался ей в этом – с первого на второе число уже этого месяца, Хаесов провел ночь у любовницы!..

В зале наступила тишина. А потом заговорили все разом.

Появились смешки.

Меньшиков победоносно оглядел зал. Задержал на миг взгляд на лице директора. Лицо спокойно, внимательно смотрит на Меньшикова. Никаких гримас. Значит порядок. Держись теперь Хаесов!

Председатель суда не знал, что директор института, доктор технических наук, лауреат Государственной премии Марков страдал язвенной болезнью, иногда приносившей ему нетерпимые мучения. Только что у него прошел очередной приступ боли, во время которого, он даже подумывал о том, чтобы вызвать неотложку.

Ведущая протокол Целековская от удивления выронила авторучку – от тихого Хаесова, она ожидала чего угодно, но только не этого. Даже если бы инженер Хаесов стал баптистом-евангелистом седьмого дня, она удивилась бы, наверное, меньше:

«Ха-ха-ха! Рыбками, тихоня, интересуешься. По всему институту аквариумов понаставил… Интересные у тебя рыбки.

Мужик в доме, конечно, хозяин… Мой Митенька тоже, наверное, слегка рыболов… Что-то больно веселый был, когда я из Крыма вернулась. Видимо, тоже, куда-нибудь закидывал удочку… Хм. Устрою я ему рыбалку с ночевкой – спать стоя будет. Надо было мне его с собой в Крым взять.

С собой взять…

Фу, бог мой, какие глупости лезут в голову с этими Хаесовыми.

Хотелось бы знать, кто на такого Хаюсенка покусился?.. Хотя, в тихом омуте, черти…

И, может, еще какие черти…

Спокойно, ничего не нужно делать сломя голову. Ты ведь не девочка…»

«Ну, это ты, Хаюсина, того, перегнул, – подобные вещи Смирнов не одобрял, – Ну ущипнул бы. Ну, пожимсались бы где-нибудь. А-то, не ночевал дома, Да, еще и у любовницы. Это б мне моя тоже бемс устроила… Ну и молодежь пошла нынче…»

Чаша терпения Медведевой заполнилась до краев, и теперь не надо было даже искры, чтобы содержание этой чаши начало бурлить и вспениваться:

«Так оскорблять любимого человека!.. Женщину, мать. Сидит – не краснеет. А она, горемычная… Ох, подлец! Ох, мерзавец! Как такого земля носит?!.»

Других слов для инженера Хаесова у Медведевой не находилось. Тем более, что она ничего не знала о том, что как только она сама уезжала в какую-нибудь командировку – ее муж, часовой мастер одной из окраинных мастерских, человек, всецело боявшийся ее по любому поводу, первым делом пропивал все оставленные ему деньги, и дожидался ее на «трояка», одолженных у знакомых, и второй производной от пьянства – сданных бутылках. Старший сын Тамары Михайловны Медведевой уже давно называл жену подчеркнуто-вежливо, по имени-отчеству, и предпочитал проводить свободное время в общежитии медицинского института, где у него было много знакомых. О младшем сыне говорить было пока рано – все вечера он попросту торчал с гитарой в подворотне соседнего дома.

«Откуда только мерзавцы берутся?..» – тяжело вздохнула Медведева.

Это ей было невдомек.

«Да, – зафиксировал Сергеев, – Это ты, Игорек, явно не прав. Видать умишком так и не обзавелся. Не мог взять трубку и через носовой платок сказать: «Поговорим, Калуга,» – или подружку попросить. А там, уж, трепись про неожиданные командировки на сутки.

Слабоват, брат, если признался.

А женщина – ничего…»

– Вот такие, товарищи, не хорошие, аморальные поступки, позорящие наш коллектив. И вообще… – пример того, как вообще позорят коллектив поступки инженера Хаесова, Меньшикову в голову не пришел, и он взглянул на директора.

Тот, как-то странно, не мигая, смотрел на Меньшикова. Одобрения в этом взгляде не было, и Меньшиков на всякий случай добавил:

– Вообще-то, главную оценку должны дать вы, товарищи… Но в зале стало почему-то тихо.

– Вопросы, товарищи? У кого будут вопросы? Может, у членов суда появились вопросы к гражданке Хаесовой?

Давайте, так сказать обменяемся мнениями.

Обмен мнениями – это самый простой способ бездельничанья, но даже он не вызвал инициативы.

– У вас, товарищ Целековская, есть вопросы к гражданке Хаесовой?

– Нет, мне все ясно.

– У вас, товарищ Смирнов?

– Д-не… Нету, – при этом Смирнов потрогал зеркало печени – свой красновато-синеватый нос.

– У вас, товарищ Медведева?

– У меня вопросов к товарищу Хаесовой нет.

– У вас, Сергеев?

– У меня есть вопрос.

Галина Хаесова подняла глаза.

– Галина Владимировна, вы рассказали нам о том, как ваш муж, инженер Игорь Хаесов, разрушал семью. Но мы ничего не знаем о вас. О том, как вы семью укрепляли. Опишите, пожалуйста, круг ваших интересов. Как вы любите проводить время?

– У меня семья…

– Да, это очень много и важно. Но скажите, любите ли вы, например, искусство, живопись? Какую?

Хаесова прямо посмотрела в глаза Сергееву:

– Я люблю живопись

– Вы удовлетворены, Сергеев? – вставил не-то вопрос, не-то реплику Меньшиков, считавший рисование никчемной тратой времени – дань вековой ненависти чертежника к ватману. И считавший искусство некоей разновидностью машинописной графики.

Не лучшей разновидностью.

– Да, я удовлетворен, – Сергеев сел.

– Возможно, что гражданка Хаесова хочет что-нибудь добавить?

– Разве этого мало?! – Хаесова не знала – много этого или мало, но в ее глазах было что-то от загнанной лисы.

– Простите, – из-за своего места за столом встал Манушкевич. Так уж получилось, что это слово пока было самым частоповторяемым, из тех, что он произносил сегодня в конференц-зале.

– Вы что-нибудь хотите сказать? – Меньшиков покосился одновременно и на Манушкевича, и на директора.

– Да… Я к сожалению опоздал на начало суда, за что вторично извиняюсь, но мне удалось просмотреть протокол и копию заявления, – для Манушкевича дело казалось таким простым, очевидным и никчемным, что даже непонимающим было трудно прикинуться:

– Вот вы, гражданка Хаесова, спрашиваете, мало ли того, что вы написали на мужа?..

– …в своем заявлении?

Действительно, мало ли этого? По-моему, вполне достаточно. Достаточно, чтобы ничего не понять. Во всяком случае, мне не ясно главное – зачем вы все это написали?

Поймите, что любой суд, и товарищеский, в том числе, это, в определенном смысле – последняя мера…

В этот момент Меньшиков увидел искривленное, чуть – ли не судорогой злобы, лицо директора.

Марков вновь ощутил приступ боли в боку.

Но Меньшиков не знал об этом. Видел только злобно сжатые, волевые губы директора, и сделал окончательный вывод: «Песенка Манукевича, во всяком случае, в том квартале, кончится плохо…»

– Послушайте, товарищ Манушкевич, мало того, что своим опозданием, вы едва не срываете заседание товарищеского суда – Меньшиков уже забыл о том, что в начале заседания, даже не заметил отсутствия представителя месткома.

Да и какое это имело значение в конце концов. Приступ язвенной болезни у Маркова, невольно определил отношение Меньшикова к Хаесову. А, заодно, и к самому Манушкевичу, – А теперь, непонятными вопросами, уводите наше заседание в иное, неверное, русло. Таково мнение суда.

«Достанет или не достанет Оксана зонтик?» – думала Целековская, и ее лицо выражало сомнение.

«Трояк… Так, рубль… Пятьдесят копеек, семьдесят…» – пересчитывал в кармане деньги Смирнов и, как казалось, был полностью удовлетворен словами Меньшикова.

«Догадаются они там сами взять вчерашний борщ с балкона, или будут есть в сухомятку?..» – думала о своих домашних Медведева, и ее лицо выражало озабоченность.

«Черт возьми, как курить хочется…» – Сергеев недовольно покусывал губы.

Манушкевич хотел что-то возразить, но потом просто усмехнулся и сел:

– Извините…

– Ты чего прерываешь!

– Пусть говорит!

– Нечего ему говорить, вот и сел!

– Скажи, Макевич!..

Чего только не неслось из зала.

…Если все предыдущее, вплоть до пятнадцати рублей в заначке, вызывало, в основном, довольно благодушное отношение и даже улыбку, то «женщина на стороне» и признание в этом – это уже тема.

Большинству мужчин, которых было большинство, Хаесова не нравилась. Хотя многие из них, в принципе признавали, что «дура» и, тем более, «сука», – не аргумент в семье. До поры, до времени. И эта пора, по их мнению, должна была наступить в семье Хаесовых, сразу после суда

Вообще-то, и руками в семье размахивать не зачем, считало большинство, но вытаскивать весь этот сор из избы…