Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
30
Каверин стоял у подъезда, когда капитан-порученец, с поспешностью отличающей прирожденных холуев от вынужденных центристов, бросился открывать дверцу машины перед генерал-полковником Фронтовым.
Увидев Андрея, Иван Иванович отстранил двереоткрывателя и остановился.
Несколько секунд оба мужчины молчали, потом Каверин, не глядя на генерала, проговорил:
– У вас новая машина. Теперь «Мерседес», – и Андрей, и генерал не обсуждали, а просто констатировали не очень значительный факт:
– Да. Выходит так.
– Это хорошо. Ведь ваш бывший «ЗиЛ» – это устаревшая модель.
– Раньше мне казалось, что мы с ним оба – устаревшие модели…
– Капитализм, Иван Иванович.
– Какой же это капитализм? Капитализм, это когда им занимаются все, а когда пол страны не умеет себя прокормить – это не капитализм, а собрание оболтусов.
Капитализм, это то, чем занимаются люди с не забитой глупостями головой…– Вы на службу?
– Нет. Мы с Ириной ждем ребенка, так, что нужно подумать о строительстве дачи.
Участок у нас есть. Пора дом ставить.
А-то – все служба.
Москва – хороший город, если можно уехать на дачу…– Строить-то белорусы будут? На Севере теперь все строят белорусы.
– Зачем? Не фарисействуй. У меня ведь все строительные батальоны российской армии под рукой… – они говорили не о главном, но то, что они говорили, щадило их души.
И именно это дало им возможность о главном заговорить:
– Иван Иванович, вы хотите правду?
– Ее хотят все. Только не многие знают, что с ней делать.
– И что же с ней делать?
– Уважать…Потом генерал Фронтов сел в машину, но в тот момент, когда «Мерседес» уже мог бы тронуться, Иван Иванович услышал:
– Простите меня за то, что я поддался ее силе. И знайте, что я никогда не воспользуюсь ее слабостью.
Муж Ирины не сказал ничего. Лишь, прямо глядя в глаза Андрею, на мгновение коснулся ладонью козырька.– Мне сообщили, что Алик мертв. Это сделал ты? – приоткрыв бронестекло, негромко спросил Иван Иванович.
– Нет, – ответил Каверин.
– А кто?
«Волк», – хотел сказать Андрей, но почему-то произнес:
Судьба…Вечером Ирина позвонила Каверину:
– Ты знаешь, что Плавский умер?
– Знаю. Но я еще не был на его могиле.– Я навещала Эдуарда Михайловича за два дня до смерти. Он просил передать тебе такие слова: «Будь лучше, чем эпоха, которая тебе достается…»
На утро художник Андрей Каверин зашел в церковь. Он долго молчал под распятьем, потом тихо, так, чтобы слышать могли только двое, он и тот, к кому он обращался, прошептал:
Прости, Господи, за то, что я пока не сделал ничего великого.
И спасибо тебе за то, что ты не создал меня человеком, не попытающимся это сделать…Честные люди
Я отослал рукопись этого рассказа издателю, а через несколько дней зашел к нему сам.
– Осуждаешь лицемерие в людях? – спросил издатель. Мне нечего было ответить, и я просто пожал плечами. А потом спросил:
– Напечатаешь?
– Напечатаю. А ты иди. Напиши еще что-нибудь.
– О чем?
– Осуди зимний мороз. Или, еще лучше, осуди землетрясения. Кстати, какой ты хочешь гонорар?
– Это не имеет значения.
– Почему?
– Потому, что для землетрясений не бывает богатых…
Наверное, коллектив имеет право пожертвовать одним человеком ради своего спокойствия.
Только, что-то не хочется быть членом такого коллектива.
Вообще, хорошая вещь – коллектив. Жаль только, что иногда нет ничего неприятней…
Говоря о себе, человек может солгать.
Когда человек говорит о других – он говорить о себе чистую правду…
«ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО»
Синяя тушь.
Все остальное терялось мелкой порослью блеклых, зеленоватых буковок на необъятном поле ватманского листа: «О моральном облике и поведении в быту инженера отдела сопутствующего оборудования и кондиционерных установок Хаесова И.П. Явка представителей месткома и членов товарищеского суда обязательна. Приглашаются все желающие.»
Впрочем, для «всех желающих» сотрудников проектного института ГИПРОХОЛОД последняя фраза была излишней. Об этом заседании знали заранее, и народу пришло довольно много, даже для заседания товарищеского суда, проходящего в рабочее время.
Так уж выходит, что ученый, красавица и подсудимый легко собирают людей, готовых их покритиковать.Не пришли только те, кто совсем не любит сплетен. Такие, кого даже чужая беда не радует.
В какой-то степени, история инженера Хаесова была известна всем.
И, в иных условиях, никакому разумному человеку не пришло бы в голову соваться в то, что никого, кроме самого Хаесова не касалось.
Да вот, бывает так, что не то, что опасно, а как-то не к месту, поступать как разумному…Обычно, в таких случаях, еще неуместней говорить то, о чем думают все.
Минут за пять до начала заседания в зал вошел директор института. И всем понравилось, что он не сел за стол на не большом возвышении, несколько напоминающем сцену, а опустился в одно из свободных кресел в зале. Не впереди и не сзади – так сказать в «средних рядах».
Ровно в два на сцену поднялись пятеро членов товарищеского суда. Шестой стул за столом, покрытым выцветшей материей и украшенным графином с водой и двумя гранеными стаканами, видимо, приготовленный для представителя месткома, оказался пока свободным.Заседание началось.
Председатель суда, ведущий инженер Меньшиков развязал тесемки красной коленкоровой папки, лежавшей перед ним, и, взяв в руки лист бумаги, встал.
Член суда, старший инженер планового отдела Целековская, крашеная блондинка в белом кримпленовом платье-костюме, загорелая, недавно вернувшаяся с юга, приготовилась вести протокол. И даже вывела это слово красивыми печатными буквами на верхней части стандартного канцелярского листа.
Остальным членам: мастеру опытных мастерских Смирнову, заведующей сектором вакуумных установок Медведевой и инженеру-дизайнеру Сергееву пока нечего было делать.
Кроме того, что – изображать общественное мнение.
Не задумываясь о том, что общественное мнение – это то, что люди думают о том, о чем думают они сами…Впрочем, готовность высказать общественное мнение минус свое собственное – это уже почти не лицемерие, а просто, некий допуск, созданный временем…
И члены товарищеского суда ждали.
В зале стало тихо.
– Товарищи, – начал Меньшиков откашлявшись, глядя на лист, который держал в руках, – Товарищи. В наш товарищеский суд от гражданки Хаесовой Галины Владимировны… Тут указаны год рождения и все прочее о семейном положении… Поступило заявление… Такое, значит, заявление, товарищи. Оно у меня в руках.
Все сидевшие в первых рядах видели, что заявление написано на обыкновенном листе из ученической тетради в клетку. Потому, что сторона листа, обращенная к залу, так же была исписана мелким почерком, становилось ясно, что заявление длинное и обстоятельное.
Такие не пишут под горячую руку.
– …Гражданка Хаесова Галина Владимировна присутствует здесь же.
С одного из кресел в первом ряду – пустующем, занятом лишь двумя людьми, сидящими по разным концам ряда – поднялась женщина. И головы присутствующих как по команде повернулись в ее сторону.
Высокая темная шатенка с длинными прямыми волосами, закрывавшими плечи, лет тридцати пяти. Гладкокожая, лишь у уголков губ собралось чуть больше обычного морщинок.
И глаза.
Одновременно напуганные, удивленные. И жесткие, решительные, «была – не была».
С такими глазами не очень смелые люди уходят с работы на пятнадцать минут раньше положенного срока.
В общем, женщина, как женщина. Пожалуй, даже красивая. Во всяком случае, такая, у каких бывают красивые дети.
В общем.
И никто не знал о том, что творилось у нее на душе. Как много она дала бы за то, чтобы заявление, которое держал в руках Меньшиков, исчезло. Чтобы его вообще не было. Ведь она думала, что товарищеский суд – это по ее заявлению, какой-нибудь начальник вызовет ее мужа и, в ее присутствии, отчитает его. Или, что-нибудь в этом роде. Но толпа и графин на сцене – это ужас.
Ужас.
И этот ужас придавал ей отчаянную решимость.
Пусть она выйдет отсюда для того, чтобы вернуться к девичьей фамилии. Пусть. Но и Хаесову И.П. пусть не поздоровится так, чтобы запомнил на всю жизнь. Так, чтобы кусал локти.
На миру, ведь – только смерть красна. А жизнь ограничена условиями игры.
Великая вещь упрямство. Оно движет людьми. Но не дает остановиться и задуматься над тем – куда, собственно, нужно идти.
Правда это бывает не часто. Может быть с этим связана единственная надежда, которую оно оставляет нам.
Упрямство.– …Далее, – продолжал говорить Меньшиков, – Гражданка Хаесова указывает, что не раз подвергалась моральным оскорблениям со стороны мужа, Хаесова Игоря Петровича. В частности, двенадцатого и восемнадцатого числа прошлого месяца, гражданин Хаесов назвал гражданку Хаесову дурой…
С самого начала чтения заявления в зале стоял не то, чтобы шум, так, гул какой-то, какой бывает, когда поднесешь раковину рапаны к уху. И при каждом новом «преступлении» Хаесова, этот шум подстегивался легкой волной шевеления – находившиеся в зале начинали обсуждать поступок инженера между собой.
