Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

– Да. Это мой одноклассник. Я была влюблена в него в восьмом классе…

– Хорошо, дорогая, – сказал Иван Иванович, и, уже отходя от кровати умирающей женщины, тихо проговорил, – Вот видишь, как тебе повезло. Ты жена генерала, а не грузчика.

Генерал произнес эти слова очень тихо, он жена все же услышала их.

– Нет, мой дорогой, это тебе повезло.

Иван Иванович смущенно обернулся, но не смог скрыть удивления на лице.

– Потому, что иначе, генералом был бы он…

11

Быт и характер жизни человека, живущего в тундре, отличается той простотой и естественностью, которой отличается сама тундра.

Когда-то на стене избушки рыбака и охотника Воркутинского горкооторга Ильи Облинского висели портреты киноактрисы Жанны Болотовой, и когда охотинспектор, приемщики рыбы или пушнины спрашивали его о том, что это за женщина, он не задумываясь, отвечал:

– Моя жена, – но потом это надоело ему, и он выбросил фотографии. О жене его спрашивать перестали, и это сделало жизнь Облинского еще проще.

Если, конечно, это было возможно.

По утрам Илья заваривал крепкий чай, а потом уходил на озера, проверял сети, снимал добычу с капканов и силков.

Пять шесть километров туда, пять шесть километров обратно. Ружье в руках, рюкзак за спиной, брезентовый мешок на плече. И три собаки – человеческих друга.

Так проходило время до обеда, но иногда, забравшись далеко, он оказывался застигнутым ночью. Не тем временем, когда в заполярье темнеет, а когда нужно ложиться спать. На этот случай, в двух местах у него были спрятаны палатки. Раньше он оставлял еще и продукты, но очень скоро убедился в том, что как бы глубоко не прятал он пищу, и какой бы герметичной ни была упаковка, звери – песцы, росомахи – все равно находили и уничтожали ее. Теперь дневной запас пищи и табака он постоянно носил с собой. Три банки консервов, горсть чая, несколько бесформенных пресных лепешек, коробок с солью и кисет с махоркой – Илья Облинский научился обходиться этим. И как-то ни разу не задумался о том, что его счет в сберегательной кассе, куда переводились деньги за сданные им шкуры и рыбьи хвосты, постепенно вырастал в значительную, даже по северным меркам, цифру.

Он знал свое дело, и, следовательно, ему не нужно было заниматься тем, чем занималось правительство – затыкать дыры в бюджете…

Продукты и патроны ему завозил коопторг, бутылку спирта всегда можно было выменять на рыбу у случайных вертолетчиков. Да и пил он мало, и мог подолгу обходиться без спиртного.

Самым большим дефицитом были батарейки для транзистора – единственное в тундре, что есть не у всех.

Мир доносился до Ильи через привозимые ему газеты и через людей, приходивших из этого мира.

Ананьев и Вакула часто заезжали к Облинскому потому, что избушка его стояла на основной дороге от Хальмер-ю на север, и, собственно, с этого места и начинались почти заповедные, дикие поля с малопуганной дичью и богатыми рыбой озерами. И еще по одной причине заезжали они к Облинскому. Причине, которую Ананьев определил словами: Москвич этот – не дикий…

12

…В Москве наступали перемены.

Москва наступала на них, иногда, как на грабли, иногда, как на мины.

После смерти жены генерал Фронтов ощутил пустоту не только дома, но и на службе.

Нет, никто не стал относиться к нему, генерал-полковнику, хуже. К генерал-полковникам в Генштабе любой армии, от Советской до никарагуанской, плохо не относится никто. Даже те, кто с завистью смотрит на гвоздь, на который генерал-полковник вешает свою папаху или тюбетейку.

Просто и служба, и дом становились иными.

Перестройка, которую, как и прошлые решения партии, достаточно было просто приветствовать, чтобы не иметь к ней никакого отношения, удивительным образом начала приводить к тому, что социализм стал уходить и из семьи, и из Генштаба.

Совершенно неожиданно для себя генерал-полковник заговорил нормальным языком, и даже однажды остановил на лестничной клетке генерал-майора Сухова, похлопал его по плечу, и, глядя ему в глаза, спросил:

– Как дела, Сергей Петрович?

– Слушаюсь, товарищ… Иван Иванович, – опешил генерал Сухов, а когда генерал Фронтов отошел, прошептал, – Старая метла, а хочет мести по-новому…

И как-то раз, на одном из партсобраний, генерал-полковник взял да и сказал:

Я и сам – сын репрессированного…

И сказал это так, словно не скрывал этого всю жизнь, а гордился этим…

Служба была главным для генерала Фронтова делом, но, глядя на своих сослуживцев, он обнаружил, что вокруг него есть как те, для кого служба важнее личной жизни, так и те, для кого личная жизнь важнее службы. И вот, что удивительно, как среди тех, так и среди других процент порядочных людей и мерзавцев, был примерно одинаков…

…Никогда раньше генерал Франтов не задумывался над тем, каким сексом он занимается, но неожиданно ощутил, что является мужчиной совсем не меньше, чем генералом. И однажды, когда сына не было дома, он тайком, как шпион, взял из запасов сына порнографическую кассету.

Фильм генералу не понравился, вызвал отторжение, как прикосновение к дерьму, и против этого фильма выступало все его предыдущее миросуществование. Но Иван Иванович был достаточно честным с собой, чтобы признать, что ему было, как минимум, интересно.

Вернувшегося домой сына, он спросил:

– Это ты смотришь?

Нет, не кричал и не возмущался, а просто спросил, и сын, удивленный такой терпимостью отца, пробормотал:

– Иногда. Когда делать нечего.

– Делать нечего…

Ни работать, ни отдыхать ты не умеешь, – задумчиво проговорил отец.

– Как вся страна…

А потом произошло то, что генерал-полковник Фронтов, не молодой, в общем-то, человек, уже и не думал, что может произойти – его жизни появилась молодая женщина.

Они познакомились случайно. Но даже в этой встрече был элемент своего времени, времени снятия позорящих страну памятников людьми, не ведающими стыда, но утомленными ненавистью.

Людьми, не желающими жить по-старому, но не знающими, как жить по-новому.

И непонимающими, что это означает.

Непонимающими – вместе…

…Генерал приказал шоферу остановить машину возле гастронома на Кутузовском, когда обратил внимание на то, что с дома, в котором раньше жил Брежнев, исчезла мемориальная доска.

Иван Иванович вышел из машины, постоял, а потом зашел в гастроном.

Просто так, не думая, зачем он это делает.

Ему просто захотелось что-нибудь купить – он сам не знал, что и зачем, потому, что продукты ему уже давно доставляли из спецзаказника первой категории. А если чего-нибудь не хватало, то за этим отправлялась домработница.

Не смотря на то, что полки в гастрономе были почти пусты, народу в зале было довольно много. И народ стоял в очередях не понятно за чем.

В очереди есть что-то от приговоренности. Она объединяет людей, которых ничего не объединяет.

Ни общие интересы.

Ни одинаковые вкусы.

Ни знакомство.

Очередь – это сообщество посторонних.

При этом, очередь это такая вещь, в которой нельзя сачкануть. Каждый, кто признает ее законы, вынужден пройти весь путь за себя.

Генерал подошел к пустому прилавку, и тогда в нем вновь победил генерал:

– Я кандидат в члены ЦК. Я каждый день принимаю разные важные решения. Раньше я понимал все. Теперь я ничего не понимаю.

Беда какая-то.

И услышал у своего плеча немного грустный голос:

– Если вы теперь ничего не можете понять – это не беда, а удача…

И еще тише: – И для нас… и для вас…

Генерал оглянулся и увидел молодую женщину.

И не женщину вовсе, девушку.

И первое, на что обратил внимание Иван Иванович, это то, что у девушки были удивительные глаза.

Любить можно любую женщину, но кумиром может быть только женщина с особенными глазами.

Может быть, создание кумира и начинается с глаз.

Причем здесь бешеные волки? Пока, ни при чем.

Пока…

13

Очень важно, что делает человек, но еще важнее то, как он относится к тому, что ему приходится делать…

Север – это, прежде всего, терпение.

Тот, кто появляется на Севере впервые, начинает писать слово «север» с такой же большой буквы, как слово Бог. Тот, кто прожил на севере долго, начинает писать слово «бог» с маленькой буквы.

Потому, что север это то, что очень далеко от бога.

А, может, так близко, что уже почти одно и то же…

– Вообще-то Бог велик, – сказал однажды Илья Облинский. Потом подумал и добавил, – А тундра больше…

Охотничий промысел это явление честное, не имеющее ничего общего с убийством.

Человек, оторванный от привычных условий, вооружен, но не безоружен и зверь; за ним весь его эволюционный опыт.

В охоте, человек может быть гуманистом, зверь – нет.

И потому, зверь всегда имеет преимущество.

– Ты здесь с ума не сходишь в одиночестве? – иногда спрашивали Илью заезжие вездеходчики.

– Нет, – отвечал он, – Охота – это очень умное занятие.

На охоте нельзя сойти с ума…

Далеко не все умные люди – охотники. Но, успешные охотники всегда – умные люди…