Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
Для того, чтобы понять, что происходит на самом деле, нужно, прежде всего, помнить, что ни одна социальная теория ничего не объясняет.
Если бы социальные теории что-нибудь объясняли, они не смогли бы стать социальными теориями, потому, что на них не возможно было бы защитить диссертацию – оппоненты бы заявили:
Все это мы и без вас знаем……Если не считать случайных вертолетов, вездеход в тундре, это единственная связь с Большой землей.
Впрочем, тундра, это такая вещь, что в ней всегда найдется что-нибудь единственное.
Или случайное…Хотя вездеход Вакулы и Ананьева остановился возле избушки Облинского далеко за полночь, в окне горел тусклый свет керосиновой лампы.
Этот архаический источник света в эпоху ядерных реакторов и космических рекордов продолжает спутничать всем тем, чей труд откладывает встречу с электричеством, на продолжительные сроки не связанные с приговорами.
Керосиновая лампа, это судьба по собственному выбору.
И если она гаснет, человек может пенять только на себя.Вообще, избушка промысловика, это некоторое смешение жизненных мировоззрений. В ней уживаются два, совершенно противоположенных, человека.
Один из них отшельник – человек, для которого окружающий мир слишком огромен и мешающь его собственной адекватности.
Отшельник уходит из большого мира в маленький мир.
Другой – первопроходец, для которого окружающий мир слишком мал. Первопроходец делает мир больше.
Промысловик, это отшельник и первопроходец одновременно.
Промысловику не мешают люди, просто он работает там, где людей нет…Встреча с людьми для Ильи Облинского была не праздником, а событием. Праздник, это то, к чему долго готовятся. Событие – то, что долго вспоминают…
Первые минуты встречи всегда быстротечны.
Даже, если затягиваются на часы.
– Почему твои собаки не залаяли? – спросил Ананьев.
– Наверное, потому, что узнали вас, – так уж выходит, что каждый, дошедший до избушки в тундре, это уже не гость, а сослуживец. Каждый, доходящий до нее регулярно – почти местный житель, – А потом, у меня новый вожак. Он вообще не лает.
– Он, что, немой?
– Он волк.
– У тебя живет волк? – удивился Вакула, слышавший разговор Ананьева и Облинского.
– Да, – ответил Илья.
– Смотри, не доведет это до добра, – тихо проговорил Юрий Михайлович. И хотя, он имел ввиду нечто иное, никто из троих не знал, на сколько его слова окажутся пророческими…Даже если в мире ничего особенного не происходит, не умирают старые генеральные секретари и на их место не приходят новые старые генеральные секретари, не тонут надводные и подводные корабли, не взрываются реакторы, не попадают под перекрестный огонь гражданские самолеты, а всего лишь, кто-то собирается на работу или к теще, кто-то ощупывает пограничную тишину восьмикратным цейсовским окуляром, а кто-то одалживает на два часа товарищу ключи от квартиры, да, может, где-то в тайге, тигр взглянет на свою жертву не мигающим желтым взглядом – и-то, новостей для одинокого человека в тундре на полночи хватит.
Что уж говорить об эпохе перемен, толи в шутку, толи нет, названную перестройкой, да об эпохе гласности, когда не только на кухне, но и на улице сказать стало можно такое, за что, еще недавно, психоневрологический диспансер № 4 Медуправления Комитета государственной безопасности был обеспечен.
А-то, и совсем не православное учреждение под названием «Кресты»…Вакула жарил мясо, Ананьев и Облинский разговаривали. И разговаривали они о политике. Если люди много говорят о политике, значит, тирания завершилась совсем недавно…
Но конец тирании, это еще и не стройные и необустроенные мозги:
– …Сейчас, говорил Облинский, – После путча, когда коммунистов распустили, и их больше нет…
– Ты серьезно так думаешь, – с усмешкой перебил его Ананьев, – По-моему, это все равно, что сказать, что больше нет клопов. Повылезают.
– Да, брось, Юрий Михайлович, никогда они не возродятся. Натерпелся от них народ.
– Народ? Помнишь, как Моисей народ в землю обетованную вел?
– Ну и что?
– А то, что народ всю дорогу обратно в рабство просился. Так и мы – чуть нас прижмет, так сразу побежим снова за коммунистов голосовать.
– Не любишь ты людей?
– Нет, – соврал Ананьев, – А ты?
– А я люблю, – соврал Облинский…
Ход мысли разговаривающих был таким извилистым и столько раз елозил туда-сюда, что протоптал почти прямую.
– Без большевиков сразу начнут люди делом заниматься. Мы ведь народ трудолюбивый. И талантов хватит, чтоб страну поднять.
Большевистская бюрократия уйдет, мы ведь люди незабюрокраченные. Нам ведь чиновников власть навязывала. А теперь, зачем власти чиновники будут нужны, когда люди делом займутся.
Да и, вообще, Россия чиновников не уважает.
А не станет государственного насилия, так, глядишь, и преступность на нет пойдет. Мы же люди совестливые, не приступные по натуре. Нас насильничать друг над другом государство заставляло.
И на деньги мы не жадные, не станем глотку друг другу из-за рубля рвать.
Так, что главное, что от коммунистов избавились, а без них, постепенно начнет страна подниматься. И начнется нормальная жизнь – Илья говорил спокойно, безмитингово, скорее размышляя, чем утверждая.– А что такое – нормальная жизнь, Илья?
– Я точно не знаю, но, кажется, нормальная жизнь, это право говорить то, что думаешь, и возможность выбирать любимый сорт колбасы…
Облинский на недолго замолчал, а потом спросил:
– Ты не согласен со мной, Юрий?
– Во всех твоих рассуждениях о будущем, – проговорил Ананьев, – Мне только одно не понятно.
– Что?
– Ангелы с крылышками, на каком этапе вступают…– Что-то мало вы сегодня партийную власть ругали. Я и мясо зажарить не успел, – сказал Вакула, приоткрывая печку и подставляя огню свое мордатое лицо, – Если плохо Маркса ругать, то и без жратвы остаться не долго…
– Вакула, – проговорил Юрий Михайлович Ананьев, – Ты прост, как дифференцирование экспоненциальных функций.
– Это почему?
– Потому, что любая производная от экспоненциальной функции равна ей самой…16
Это ерунда, что только в маленьких населенных пунктах, деревушках и поселенках все все про всех знают.
В кирпичных и панельных домах больших городов происходит все то же самое. Особенно, если эти дома находятся в устоявшихся районах, а не в новостройке. Новостройки до тех пор и остаются новостройками, пока соседи по дому не перессорятся из-за какой-нибудь важной проблемы, вроде пуделя гражданина из четырнадцатой квартиры.
И какой-нибудь пудель обязательно сделает новостройку местом привычного проживания.
Какой-нибудь.
А если где-нибудь на Арбате, Моросейке или улице Дунаевского, где уже, кто знает, какое поколение на погост выносится, люди про кого-то ничего не знают, то можно считать, что человека этого просто нет, или он либо святой, либо резидент районного КГБ.
Впрочем, в этом случае, на свет все равно появится какая-нибудь мерзопакостная выдумка.
Не любят люди святых и агентов КГБ. Первых, за то, что могут стать невольным укором в существующих грехах. Вторых, за то, что – вольным, в несуществующих.
Слава богу, что почти нет специальных мест для проживания только святых или только чекистов.
Так, что в доме, где проживали художник Андрей Каверин и генерал Иван Фронтов, все было почти как обычно.
И естественно, появившуюся в квартире генерала молодую красивую женщину заметили все.
У красивой женщины есть обреченность – быть замеченной.
Заметил ее и Андрей. И даже узнал, что зовут ее Ирина.
Заметил, отметил и прошел мимо, и ничего бы не случилось, и не произошла бы история с бешеным волком, если бы однажды в гастрономе на Кутузовском, к Ирине не подошел какой-то хмырь и не предложил ей ящик бананов.
Ирина любила бананы, как все люди еще не видевшие их изобилия. А генеральшей она так и не стала, и ей просто не приходило в голову попросить мужа заказать пару килограмм бананов в спецмагазине.
Ирина сама ходила по магазинам, и сама готовила обеды мужу, пасынку и адъютанту мужа. При этом она рассчитывала на те продукты, что покупала сама, а то, что доставлялось из закрытого магазина, было просто приложением к ее покупкам.
И выходило так, что еда, приготовленная Ивану Ивановичу из дефицита поваром первой категории, оставалась казенной, а обеды Ирины из капусты, купленной в палатке-сетке и свинины с рынка, становились домашними.
Генерал даже перестал ходить в генеральский буфет в Генштабе:
Нет, спасибо. Хочу сохранить аппетит. Моя жена так вкусно готовит…Ящик с бананами Ирине вынесли через черный ход гастронома во дворе. Там же она и осталась стоять с ящиком с бананами.
«Довольно глупая ситуация. Женщина, в принципе, способная вызвать «Чайку», имеющая старшего лейтенанта Вооруженных сил в прислугах, не знает, как перетащить к своему подъезду в ста метрах от нее, ящик с экзотической вкуснятиной», – эти мысли вызвали легкую иронию в голове Андрея, за те несколько секунд, что потребовались ему для того, что бы подойти к женщине:
