Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
В этот миг ей стало понятно одно – другого просто нет, нету вообще, – сдаваться нельзя, ни боровиковы, ни собаки их, какими бы сильными они ни были, не должны давить рядовых людей… А раз это так, то борьба с этим господином только начинается. Ведь понятно, как круговорот воды в природе или вред курения для школьников младших классов, что если этого не случится, то и жизнь может быть прожита впустую.
Наталья Юрьевна сжала правую руку в кулак, рубанула воздух, будто забивала в него большой гвоздь, обвела взглядом пространство, с недовольством отметила, что на улице слишком много равнодушных лиц и одновременно с этим заметен перебор возбуждающе ярких, свистящих красок, призывных реклам, подумала о том, что одно тесно связано с другим.
Наступившее время, похоже, вымывает из людей все доброе, что было в них еще вчера, а то, что всплывает на поверхность, заставляет держать наготове кулаки. Человек, который еще вчера был другом, ныне сплошь да рядом превращается в соперника, – это в лучшем случае, а в худшем – делается врагом. Жизнь превращается в некое игровое поле, порою очень странное. Наталья Юрьевна невольно всхлипнула и тут же выругала себя за этот всхлип, – пусть он будет последним проявлением ее слабости. Помяла пальцами виски, освобождая их от тесного обжима, подумала о том, что в борьбе с таким человеком, как Боровиков, слабой быть нельзя.
– Это надо же, меня признали виновной в том, что сделал этот… этот Боровиков, – запоздало прошептала она, остановившись, словно бы потрясенная внезапным открытием, вновь прижала пальцы к вискам, помассировала их. – Меня признали виновной… Это сколько же денег надо было дать судьихе, чтобы она вынесла такое решение!
Впрочем, прижимистый Боровиков денег дал немного, ведь судьи ныне работают и по-мелкому и по-крупному, не упускают ничего, – вернее, стараются не упустить ни рубля и ни копейки, ни одного, ни другого, ни третьего… Главное, чтобы карман никогда не был пустым.
Прошло еще несколько минут и Наталье Юрьевне показалось, что обида, захлестывавшая ее еще полчаса назад, растаяла, она окончательно поняла, как надо себя вести: если Боровиков берет в руки пистолет, то надо браться за автомат, если он выдернет из-под полы автомат, то нужно взять базуку или выкатить перед собой пушку.
Такой закон утвердился в жизни современной России, Наталья Юрьевна это поняла и будет теперь вести себя соответственно.
И – никаких надежд на суды и судей, на объективность законов и добропорядочность сильных мира сего. Ничего этого нет и, если основательно подумать, никогда и не было.
Ее обогнал молодой человек, шустро скользивший по тротуару на пластмассовых роликовых коньках, оглянулся, прокричал что-то ликующее, невнятное, покатился дальше, догнал женщину в строгом темном костюме, неторопливо идущую вдоль витрин, и, неожиданно выкинув руку крюком, будто краб свою опасную цепкую клешню, ухватился за ремешок изящной кожаной сумочки, висевшей на ее плече, рванул с силой и вместе с добычей исчез в ближайшем проулке.
Женщина закричала запоздало, но, как говорят в таких случаях, «поезд ушел», и она, ошеломленная, прижалась лицом к ближайшей витрине, словно хотела впечататься в нее, заплакала громко и горько.
Этой женщине было так же плохо, как и Наталье Юрьевне. А вокруг шумела, веселилась, гуляла равнодушная толпа. Наступило время людей на роликовых коньках.
Шел тысяча девятьсот девяносто пятый год.
Человек на кону
В вечерних электричках ныне ездит мало народа, люди стараются передвигаться днем, в светлое время, когда и на помощь крикнуть можно, и, если что, дать деру от каких-нибудь поездных «братков» и заскочить в вагон, где едут пассажиры, способные оградить от налетчиков, и к милиции обратиться за защитой, в темную же пору шансы на благополучный исход резко уменьшаются. Даже если поблизости и окажется милиционер.
Не всякий милиционер захочет в темноте сразиться с «братками», поскольку на его пистолет у «братков» может оказаться четыре. Темнота есть темнота, в темноте все кошки серые. Особенно такие кошки, как «братки».
Эта электричка была дальней, тупиковой, шла к станции, с названием более чем мрачным – Кресты. Пассажиров в вагоне было немного. Две тихие – за всю дорогу не сказали ни слова, – тетки, парень с розовым молочным лицом, в пышной пуховой куртке с надписью «Найк», пожилой человек с большой пластмассовой лопатой, чтобы отгребать снег – купил в Марушкино в хозяйственном магазине и был этим обстоятельством очень доволен, худосочная девица с длинным вороньим носом, в очках – по виду вечная студентка; полупьяный мужик с размазанным лицом, в пятнистой маскировочной телогрейке, украшенной нарукавной нашлепки с надписью «Вооруженные силы РФ», по дороге мужик часто всхрапывал и, пугаясь своего храпа, стремительно просыпался, потом снова брался за привычное свое дело. Отдельно, на двух скамейках, расположились четыре парня. Были они похожи друг на друга, как близнецы-братья. Точнее, близнецы-«братки».
Это и были самые настоящие «братки», их легко можно отличить от других людей. Коротко, под нуль, остриженные, в черных кожаных куртках, плотно обтянувших широкие, как у древних русских богатырей, плечи, в черных «галифешн» штанах, экспроприированных на рынке в одной торговой точке.
«Братки» играли в карты. Играли азартно, с матом, вскриками и аханьем, не обращая внимания на людей, находящихся в вагоне.
А за окном уползали в темноту тихие, скудно освещенные тусклыми лампами станции, тянулся рваный, в порубках лес, поля, скупо присыпанные снегом, для глаза ничего интересного не попадалось, но те пассажиры, у которых с собою не было никакого чтива, сидели, угрюмо уставившись в окна, и внимательно разглядывали проплывающие в темноте мимо электрички пейзажи.
В освещенный квадрат, ползущий по обочине железной дороги, все время что-нибудь попадало – то крохотная ежа, то живо блеснувшие таинственным красным искорьем таловые кусты, то свежая заячья топанина – белые, похожие на домино, отпечатки, игриво испятнавшие застарелый темный снег, то еще что-нибудь: не особо интересное это кино, но все-таки кино, смотреть можно.
Наиболее беспечные пассажиры – например, мужик с размазанным лицом, – продолжали дремать, но дремота в электричке – штука опасная, могут обобрать так, что даже вставной челюсти в собственном рту не обнаружишь – тю-тю челюсть-то, проспал ее…
А «братки» продолжали резаться в карты, и занятие это им, честно говоря, начало уже надоедать. Слишком оно пресное, если нет какого-нибудь интереса, «соли» или «перца». Но какой может быть интерес, когда они давно знают другу друга, никакой проигрыш им не страшен – хорошо знают, что
