Живая вода - Юлия Александровна Лавряшина

Налив Кате половину бокала, он плеснул себе чуть-чуть. Она с тревогой подумала: «Как бы он не упоил меня… От него ведь всего можно ожидать».

– Арни, мы ведь договаривались…

Но Арсений перебил ее и заговорил громко и быстро, как трибун, который подозревает, что его могут стащить в толпу прежде, чем он произнесет свой манифест.

– Мы договаривались, – подхватил он ее слова, – что однажды отправимся в путешествие. Наверное, нам будет уже лет по шестьдесят, но ведь никогда не поздно встретиться с миром, правда? – Арсений глотнул воздуха и заговорил тише: – Я хочу увидеть его с тобой. Только тогда это путешествие будет чего-то стоить. Катя, ты слышишь?

Он спросил об этом, потому что все это время Катя сосредоточенно разглядывала вино, которое с каждой секундой казалось ей все более багровым.

– Слышу, – отозвалась она, так и не подняв глаз.

– Мне не нужен этот мир без тебя.

Теперь она посмотрела на него, испугавшись холодка, который пробежал по коже. Не от самих слов, а оттого, что послышалось в его голосе. Усталость. Арни никогда не уставал. Он был из тех исключительных людей, которым доставляет радость уже то, что они живут.

– Ты была моим миром. Я уже не помню, что было до тебя.

Катя подумала, как это прозвучало оскорбительно для его семьи. Она спрашивала себя: почему они не смеются? Ведь чужая любовь всегда смешна, особенно если ее преподносят с таким надрывом.

«Зря он так… – Катя больше не могла смотреть в его лицо. – Он мог бы сказать это мне наедине. Но Арни всегда было необходимо представление…»

Она заставила себя улыбнуться:

– Мир не рухнул оттого, что мы разошлись. Значит, каждый из нас еще может его увидеть… И с днем рождения!

– Спасибо, – разочарованно отозвался Арсений и посмотрел на свой бокал так, будто не мог сообразить, что с ним сделать.

Потом протянул руку и тронул Катин. Хрусталь по-зимнему звякнул, и Кате на миг почудилось, что сейчас Рождество, и потому сказка, которую он пытался сочинить, вышла прозрачно-ломкой, неправдоподобной и красивой, как узор на стекле. Кто же в их стране отправляется путешествовать в шестьдесят лет?

– Спасибо, – повторил Арсений и сел, забыв выпить.

Катя попробовала вино. Оно оказалось кисловатым, а она любила все сладкое. И все это знали.

«Не ждали они меня», – поняла она и от этого успокоилась.

– А где Света? Что-то ее не видно…

Арни вскинул голову, но взгляд его вернулся не сразу.

– У Светки мать умирает, – как ни в чем не бывало отозвался Юрка, ни на секунду не утратив аппетита.

Точно почувствовав неловкость за устроенный ею пир, Рема негромко пояснила:

– Она уж второй месяц лежит, мы как-то попривыкли. Обширный инсульт. Света с сестрой по очереди дежурят…

У этих людей продолжалась своя жизнь, и в ней ничто не могло измениться от того, что ушла Катя. Другое дело – Арни… Для него действительно все остановилось. Разве они не будут благодарны, если она вернет им его?

Не поднимаясь из-за стола, она пыталась мысленно, как в компьютерной игре, проникнуть в ту злополучную комнату, где, судя по всему, теперь Арсений жил. В таком выборе было продление предательства… Эта досадная мысль еле копошилась, но не затихала. Катя старалась ее попросту не замечать, ведь жить этой боли оставалось несколько часов. Сейчас важнее было придумать, как улизнуть от Арни.

– Видели бы вы, – вслепую прощупывая дорогу, начала Катя, – какие мне Арни принес хризантемы! Зеленые. Только такая безнадежная бестолочь, как я, могла их забыть.

– А хочешь, я еще принесу? – Он уже приподнялся.

«Господи, как просто». – Ей даже стало стыдно: точно ребенка провела. Все же она вынудила себя кивнуть.

Едва не опрокинув стул, Арни крикнул:

– Сейчас! – и вдруг остановился: – Катя, а ты…

– Я дождусь тебя, – заверила Катя и почувствовала облегчение оттого, что наконец говорит правду.

Арсений смущенно улыбнулся, будто она пообещала ему гораздо большее, и в этой улыбке было столько его самого, того Арни, которого Катя любила, что ее впервые осенило: «А может, надо было попросить стереть из моей памяти только один день? Тот самый… А остальные не трогать».

Когда он исчез, она встала, чувствуя, как сердце проваливается в пустоту, что случалось все чаще. За десять лет, не связанных с медициной, Катя успела забыть кардиологию и даже не была уверена: тахикардия у нее или что-то другое.

Сцепив дрожащие руки, она громко сказала, ей показалось – просто прокричала:

– Я хотела вас попросить… Всех вас. Мы с Арни договорились сегодня проститься по-настоящему.

Никто не произнес ни слова, только Рема тихонько простонала сквозь ладонь, прижатую ко рту:

– Ох, Катя, зачем?

Заставив себя пропустить этот вопрос, который впору было задавать самой, Катя продолжила тем же дикторским тоном:

– Мы хотим попробовать начать жить так, будто нас и не было. То есть, – она сбилась, почувствовав, что запуталась, – друг у друга не было. Как будто мы никогда не встречались. Не были женаты… Ведь такое могло быть?

– Как ролевая игра? – с живостью спросила Наташа.

– Да! Что-то вроде этого. И я прошу вас… Мы оба вас просим, – прибегла Катя к хитрости. – С завтрашнего дня не говорите с Арсением обо мне. Ничего не спрашивайте, не вспоминайте. Пусть он начнет жизнь заново.

– Хочешь сказать, что он тоже на это согласен? – Взгляд у Славы стал тяжелым. – Что-то не верится.

– Во что не верится? – стараясь не раздражаться, спросила Катя. – В то, как он устал от этой тоски? Он же цепляется за любой повод порадоваться. Это же Арни!

Не замечая, что нервными движениями собирает волосы, хотя заколоть их было нечем, Катя бросала слово за словом:

– Он сейчас говорил о наших мечтах. Но ничего из этого не сбылось. И не сбудется. Нужно попытаться обрести мир… другой. Что в этом плохого? Разве лучше в петлю?

– Лучше бы тебе вернуться, – неуверенно заговорила Рема, но Катя звонко выкрикнула:

– Нет!

Все сразу притихли. Только Наташа смотрела на нее, и глаза ее были спокойны, словно она поняла, что задумала Катя. Только под ее взглядом Катя ощутила, с каким детским вызовом вытянула шею, ставшую неестественно длинной, как древко знамени, провозгласившего независимость.

– Ладно, – проронила Рема и медленно поднялась из-за стола. – Будь по-вашему… Может, оно и к лучшему.

У Кати тоскливо заныло сердце. Она смотрела, как, приподняв плечи, Рема уходит из зала, по-стариковски подтаскивая ноги, и думала о том, что изо всех людей на свете ей меньше