Живая вода - Юлия Александровна Лавряшина
– Хороший мальчик, – похвалила Катя. – Может, у тебя еще и деньги на пиццу найдутся?
– А как же! Я же тебя пригласил. За твой счет, что ли?
Она чуть улыбнулась, и Арсений, заметив это, вспомнил:
– Ну да, да, было! Но тогда же мы в бесштанных студентах ходили. Вернее, я ходил… Ты-то была девочкой обеспеченной… Что от них слышно?
– От мамы слышно об астме, от папы – о радикулите.
На самом деле их письма были полны возгласов: «Мы же предупреждали тебя!» Никто не помнил, что она и так сделала для отца больше, чем могла, оставив его фамилию – Климова. Это ему казалось естественным… Разве Арни заслуживал того, чтоб носить его имя, если у него не было таких погон?!
Катя уже пожалела, что написала им о разводе, хотя и утаила подробности, иначе в адрес Арни понеслись бы проклятия, которых Катя не могла допустить.
– Обычное дело.
Эти слова скользнули сквозь, не понятые ею, ведь в этот момент Катя вспомнила, что так и не сделала того, о чем они договаривались с Лилией Сергеевной. Не уничтожила все предметные оттиски воспоминаний о себе самой: снимки, подарки, записки.
«Свидетельство о разводе, – сообразила она. – Его тоже нужно спрятать».
Последнее слово не означало «уничтожить», хотя Катя не допускала и мысли, что ей когда-нибудь захочется извлечь этот документ. Если б Арсений не заговорил о семье – о своей, о ее, невелика разница! – Катя могла упустить такую важность, слегка оглушенная его близостью, и теперь, уже задним числом, ужаснулась тому, чего не случилось. Правда, и обратного пока не произошло, ведь архив Арсения, если таковой существовал, все еще оставался нетронутым. И как до него добраться, Катя тоже пока не представляла…
Она вспомнила: когда Арсений уходил, то выгребал что-то из письменного стола и рылся в шкафчике с фотоальбомами. Унесенное им теперь хранилось в кафе, где он жил… Когда Арни сказал, что намерен поселиться там, Катя первым делом подумала о том, что в кафе уже давно живут и Юрка со Светой. Видимо, ее взгляд, про который Арсений говорил, что его выражений – десяток, сразу изменился, потому что он выкрикнул, швырнув на пол сумку: «Да не нужна она мне, не нужна!»
Принято считать, будто в истинном горе человек не замечает ничего вокруг. Кате же казалось, что никогда еще мир не обрастал таким количеством деталей. Она схватывала взглядом любую шевельнувшуюся ветку, уже готовую выпустить зелень, но еще сдерживающую себя, каждый нервный поворот воробьиной головы, мягкое слияние облаков, которое на самом деле было обманом зрения, ведь скопления пара находились в разных плоскостях. И первая трава, обозначавшая те места, где пролегали теплотрассы, так и лезла ей в глаза, надеясь успокоить своим цветом. Прежде Катя старалась не вслушиваться в разговоры, а когда случилась беда, стала, не придавая им значения, хвататься душой за все посторонние слова, движения тел, предметов – и маленькими ярлычками навешивала им свою тоску. Иначе она просто задохнулась бы под ее тяжестью…
То же самое происходило и теперь: мир вокруг переполнился запахами – в ее магазинчике они теснились, перекрывая друг друга, смешиваясь, как в квадратном флаконе духов, которыми пользовалась неведомая великанша, любившая цветочные ароматы. Улица обдала своими: искусственными вперемешку с теплыми, сдобными, которые так любил Арни…
Он остановился:
– Хочешь снек с грибами?
Катя согласилась, хотя они вроде как шли ужинать. Снек оказался слишком горячим. Приходилось откусывать его, скалясь, чтоб не обжечь губы, и поджав язык. Вкус грибов показался Кате странным, больше напоминающим тушеную капусту, но Арсению она не стала этого говорить. Он обожал перекусывать на улицах, а она любила в нем и эту, и все другие слабости, ведь во всех несовершенствах Арни было нечто трогательное, как в ребенке, который никак не научится правильно выговаривать слова.
По сути, Арни и нельзя было назвать взрослым, ведь то, чем он занимался в жизни, обряжаясь в Зайца, было игрой и для него самого.
– Ты меня не слышишь?
– Что?
Катя с трудом сосредоточила на нем взгляд.
– В этой пиццерии запрещены спиртные напитки!
– А ты хотел выпить?
– Сегодня ведь мне все можно! Может, пойдем к нам? – Он и сам замер от своего вопроса.
Но Катя даже обрадовалась: «А как еще я смогу добраться до его тайника?»
– Котька, ты правда согласна?! – изумился он.
– Не называй меня так…
– Все! – испугался он. – Извини…
– У тебя там гости? – спросила она с опаской.
Арсений только махнул рукой:
– Да все уже разбежались, наверное. Меня же там нет.
«Уникальный эгоист», – привычно повторила Катя без малейшей укоризны и даже подумала: может, когда-то она и влюбилась в него только потому, что сам Арсений так свято верил – его невозможно не любить.
Перебежав широкий проспект, они немного постояли у «поющего фонтана», который в их городке, бедном на достопримечательности, притягивал всех, как живая жемчужина. Оба вспомнили, как два года назад были на его открытии, но не сказали об этом друг другу. Тогда в разноцветных струях переливались все оттенки ликования, оно брызгами разлеталось по площади, и все, кому в тот день хотелось праздника, впитывали его разгоряченной кожей. Катя поворачивала голову и находила губы мужа. Их обоих немного смешило, что они делают это украдкой, хотя женаты уже давно и на все имеют право. Но Арни даже дышал горячее обычного. Или это теперь ей так казалось?
Она боялась, что Арни спросит: «Помнишь?» Тогда вряд ли ей удалось бы не расплакаться. Но то ли он понял, то ли испугался за себя самого… Забежав вперед, он отступал, повернувшись к ней, и цеплялся за ее взгляд, точно только на нем и мог удержаться. Даже в сумерках у него так сияли глаза, что Кате стало не по себе, ведь теперь не он, а она шла на обман, к которому не привыкла.
Ей уже пришлось научиться засыпать без него и просыпаться, завтракать под радио и ужинать с книгой. Она узнала, как мир может превращаться в сплошные мазки красок из-за того, что идешь слишком быстро, а в глазах стоят слезы. И услышала, до чего странно звучит собственный голос в пустой квартире, когда забудешься и что-нибудь скажешь вслух. Многое Катя уже успела познать заново, но пока не представляла, как может не быть Арни и внутри нее…
– Котька, – по-старому позвал он, заметив, что Катя ушла в себя: – Ох, нет, нет!
