Живая вода - Юлия Александровна Лавряшина
Обо всем этом она обмолвилась Арсению всего раз, когда просила не приходить. И следом раскаялась: раз болит, значит, живо. На словах Катя этого не подтверждала, ведь даже из клочка надежды Арни вполне мог сплести веревку, которая опять связала бы их вместе. Он не хотел видеть того, что отныне это будет противоестественно. А Катя знала: между ними всегда, подобно посмертной маске, будет лежать слепок того самого дня, окаменевший уже до такой степени, что ни у Арсения, ни у них вместе уже не хватит сил разбить его.
Ей неприятно было признавать, но ранило еще и то, что авторство принадлежало Светке. Самой незначительной изо всех женщин, кого Катя знала.
«Ты приравнял меня к абсолютному нулю…»
Но Катя считала недостойным так думать о человеке.
И ни с кем не говорила о Светке, только прислушивалась к тому, как то и дело просыпается желание ударить ее изо всех сил, чтобы та почувствовала хоть отголосок той боли, от которой им с Арни уже хотелось выть в голос. Деться от нее было некуда, и потому Катя уверяла: нужно освободиться друг от друга, чтобы страдание хотя бы не удваивалось. Какой же больной не ждет хоть незначительного облегчения? Лишь бы наконец продохнуть. Улыбнуться. Почему-то Арни отказывался хотя бы подумать об этом…
Уехать – это было самым простым, что могло прийти в голову. Но Катя потеряла в последнее время слишком много, чтобы лишиться еще и города, который никогда не собиралась покидать. Если только ради домика на море…
Однажды она додумалась до пластической операции… Тогда Арсений просто не узнает ее. Поищет и перестанет… Кате не жаль было пожертвовать лицом, хотя оно ей нравилось. Но все эти выходы были односторонними: любой из них освободил бы Арни, но не ее саму. То, что поселилось в ней, невозможно было удалить хирургическим путем.
Может, сосредоточенность ее поисков слишком бросалась в глаза… Или ведовство, заложенное природой в ту женщину, что оказалась рядом, было сильным настолько, что позволяло читать мысли… Так или иначе, но Лилия Сергеевна однажды заговорила с ней, будто продолжила некстати прерванный разговор.
– Ты же знаешь, – сказала директор, рассеянно оглядывая их цветущий жизнью салон, – если можно приворожить человека, то можно и наоборот.
Катя замерла, стиснув ручку новенькой лейки: «Неужели я разговаривала сама с собой?!»
Это ужаснуло ее, ведь к тому времени ее жажда лишиться разума осталась позади. Голубые глаза директора показались ей лучами, проникающими в душу. От них внутри разбегался холодок, но он был не мертвенным, а на удивление бодрящим, словно Катя глотками пила родниковую воду. И она успокоилась уже до того, как Лилия Сергеевна сказала:
– Я поняла, о чем ты думаешь. Это было несложно.
– Да? – только и смогла сказать Катя.
Они были почти одного возраста, но она почувствовала себя девчонкой, не понимающей очевидных вещей.
– Ты ведь мне не безразлична. С самой весны ты сама не своя, тебе в одиночку не справиться. – Приблизив курносое, резко сходившееся к подбородку лицо, Лилия Сергеевна тихо спросила: – Чего ты хочешь на самом деле?
– Забыть его, – вырвалось у Кати.
От незнакомого шепота, втягивающего ее в некий заговор, смысла которого она еще не понимала, у нее холодно сморщилась кожа на спине и на руках. Катя начала сглатывать слоги:
– Будто его и не было. И чтобы он тоже… С памятью друг о друге мы не выживем.
Еще несколько мучительно растянутых секунд почти прозрачные глаза наплывали на нее, вытягивая мысли, потом отпустили. Директор спросила будничным тоном:
– Его снимочек у тебя найдется? И твой тоже нужен.
Отказываясь верить, что они обсуждают это всерьез, а не разыгрывают друг друга по совершенно необъяснимым причинам, Катя растерянно пробормотала:
– Я могу принести свадебную фотографию… Вы что, действительно это можете?! Сделаете это?
– Увидишь, – только и сказала Лилия Сергеевна. – Кстати, добавь травки в ту корзинку. Какая-то она голая…
Фотографию Катя отдала утром и подумала, что в этом есть пугающая закономерность: сегодня день рождения Арни. Она собиралась подарить ему свободу, и если все получится, то всем будет только лучше. Их души станут пусты, как бумага, на которой каждый сможет написать ту историю любви, какую захочет. Держа все это в памяти, Катя и не стала отказываться от ужина с Арни. И даже дала себе слово быть как можно покладистее, чтобы каждый из них уснул сегодня с ощущением счастья. Пусть оно останется в них, когда все другое уйдет… Катя была уверена, что их настоящее расставание произойдет во сне.
Арни ждал ее, сидя на решетке низенькой ограды. Стеклянный кубик их магазина стоял в трех метрах от остановки, и здесь было людно в любое время дня. Еще и потому, что под боком был гастроном, напротив – книжный, а неподалеку – универмаг… Кате нравилось вливаться в поток и выискивать интересные лица. В некоторых было все, чтобы стать особенным. Для этого требовалось только одно: забыть лицо Арни.
Он печально заметил:
– Ты оставила хризантемы.
– О господи! – ахнула Катя. – Подожди, я…
Он цепко схватил ее за руку. Пальцы у него были такими же теплыми, как раньше. «А разве это могло измениться?» – удивилась Катя своему удивлению.
– Я не хочу отпускать тебя ни на секунду.
– Арни, перестань изображать впервые влюбленного!
– Почему – нет? Разве ты еще не поняла, что я буду влюбляться в тебя снова и снова?
Катино сердце угодило в пустоту, и на секунду она оказалась вне жизни, как бывает на качелях.
– Это только слова, – с опаской сказала она.
– Ты не поверишь ничему, что бы я ни сказал и ни сделал?
– Нет. По-моему, нет. Что может перечеркнуть тот день?
Она попыталась вытащить пальцы из его руки, но Арсений только сжал покрепче.
– Глупо даже говорить, что каждый может ошибиться…
– Мыслью, – согласилась Катя. – Она – порождение его разума, а он несовершенен. Но желание не может быть ошибочным, ведь оно идет из души.
Его пальцы так резко сжались, что Катя вскрикнула. Точно не услышав, Арсений отрывисто бросил:
– Да какая там душа! О чем ты говоришь? Душа в тот момент была черт знает где!
– Ты еще скажи, что со мной! – рассердилась Катя и наконец освободила руку.
В костяшках немного ныло, и хоть эта боль была пустячной, она выразительно подула.
– Ой! – вскрикнул он и вскочил. – Больно?
– Отстань, Арни! Не зли меня больше, чем уже разозлил.
Он потупился, как ничуть не раскаявшийся школьник.
