Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Наталья Юрьевна хотела закричать, но голос у нее пропал, – наверное, точно так же происходило и с Варежкой, когда пес положил ей тяжелые лапы на плечи. Она попробовала вывернуть руку, но пес ловко, словно бы специально был обучен этому, придавил лапами ее тело к земле, фыркнул презрительно, обмокрив слюнями лицо женщины. В глотке у Генерала вновь злобно громыхнул свинец, переместился вниз, в брюхо, потом опять двинулся вверх, к горлу.
Хозяин, стоя рядом, продолжал с интересом наблюдать, как его пес расправляется с жертвой, затем достал из кармана длинную узкую пачку сигарет, закурил, с наслаждением выпустил дым из ноздрей.
А пес тем временем уже вцепился в ключицу, скосил рыжеватые, налитые кровью глаза на лицо Натальи Юрьевны, рыкнул, брякнул свинцом и вновь переместил челюсти. Хозяин продолжал невозмутимо наслаждаться вкусной заморской сигаретой. Двор был пуст – ни одного человека, а это значит, никто не видит, что происходит с Грамолиной.
В душу ей толкнулся ужас. И раньше ей было обидно, страшно, тяжело, воздух твердыми железными пробками застревал в горле, потом совершалась некая реакция, металл размякал и воздух с хрипом вылетал из ноздрей, но сейчас сделалось совсем страшно. Так страшно бывает человеку, наверное, только перед кончиной. Она вновь попробовала закричать – крика не было, угас, застряв в груди.
В последний момент, когда клыки Генерала уже готовы были защелкнуться на ее шее, Боровиков ловким движением отбил от себя сигарету и произнес неожиданно добродушно, каким-то бархатным голосом:
– Все, Генерал, хватит!
Пес рыкнул недовольно, морда его обмокрилась блестящей клейкой слюной, губы дернулись, обнажая крепкие зубы, и он скосил недовольный взгляд на хозяина.
– Все! Я же сказал – все! – недовольно проговорил хозяин, и пес, рыча, оставил жертву. Боровиков помассировал пальцы, особенно тщательно размял подушечки, и произнес бесцветным тоном: – Вот что бывает с теми, кто ведет себя невежливо… Поняла? Пошли, Генерал, домой. – Он громко щелкнул пальцами, призывая собаку следовать за ним.
Разгоряченный пес покосился на лежавшую женщину, во взгляде его мелькнуло что-то чертенячье, с отвисшей нижней губы скатилось несколько капель тягучей слюны, и пес, вздохнув, будто старый разбойник, последовал за хозяином.
Наталья Юрьевна не помнила, как добралась домой, хотя помнила другое – к ней так никто не подошел, двор был пустынен – люди будто вымерли и это оставило в ней ощущение тяжести, которая возникает в человеке, наверное, в минуту, когда ему объявляют судебный приговор. Еще она запомнила запах земли, на которой лежала – земля была пропитана духом какой-то странной гнили, щекочущей ноздри… Наверное, это был дух их процветающего города, в котором в последнее время возникло много новых домов, похожих на диковинные коробки из-под дорогих тортов и шляп, появились молодые люди, будто бы сошедшие с обложек гламурных журналов; вместе с этими представителями золотой молодежи, родился тип бездушного бездумного человека, которому все равно, с кем быть и против кого дружить, изображения его быстро перекочевали на яркие плакаты, рекламные щиты, постеры, грамотный русский язык вытеснила американская латынь, ранее предпочитавшая отсиживаться в укромных углах, нормальную речь сменили хохот, крики, плевки…
По тротуарам уже стало нельзя ходить – все заплевано, захаркано, в любую секунду можно вляпаться в какое-нибудь дерьмо. Гнилой дух этот, если переборщить с нормой и перебрать его, может запросто сварить, обратить в прель любой здоровый организм.
Добравшись до дома, Наталья Юрьевна свалилась на кровать и забылась в коротком одуряющем сне. Очнулась от того, что на руку ей капало что-то горячее. Открыла глаза.
Перед кроватью стояла Варежка и плакала. Слезы беззвучно катились у нее из глаз и падали матери на руку.
– Мама, мама, тебе плохо? – донесся до нее сдавленный шепот Варежки.
Наталья Юрьевна прижала к себе дочку:
– Успокойся, пожалуйста! Все в порядке.
– Почему ты такая грязная? – стерев слезы с глаз и вхлипнув неверяще, – не верила, что с мамой все в порядке, – спросила Варежка. – Ты вся в мусоре.
– Поскользнулась, Варежка, и упала, – в голосе матери появились виноватые нотки, Наталья Юрьевна шевельнулась, переворачиваясь набок. – Ты меня прости.
Варежка снова заплакала. Тихо и горько. Наталья Юрьевна почувствовала, что на глаза ей словно бы положили теплую влажную тряпку, беззвучно шмыгнула носом, стараясь взять себя в руки – при дочери расклеиваться нельзя, тыльной стороной ладони стерла с ресниц слезы.
Она хорошо усвоила одну тайну собственного бытия: пока жива Варежка, будет жива и она, ей ведь надо вырастить дочку, воспитать, выучить, пустить в самостоятельное плавание, а потом можно и умирать, – тогда ее и собаки пусть рвут, и разные соседи измываются, – там будет уже все равно. Наталья Юрьевна ощутила, что влажная теплая тряпка, лежавшая у нее на глазах, сделалась еще теплее и еще больше повлажнела.
– Варежка ты моя, – прошептала она растроганно, – маленькая, хорошая… Ты чего испугалась?
– Я за тебя… за тебя, мам, испугалась.
Наталья Юрьевна поднялась с кровати.
В тот же день, уже ближе к вечеру, Наталья Юрьевна съездила в суд и подала заявление – она пришла к выводу, что в следующий раз точно так же, как и она, может пострадать ее Варежка. Чтобы этого не было, Боровикову надо дать по рукам. Если его не ударить по рукам, он тогда распоясается окончательно и тогда спуску от него не будет никакого, ни молодым, ни старым… Таков этот человек. Перед глазами у Натальи Юрьевны неотступно маячило лицо Боровикова, возникало из ничего и в следующую секунду стремительно растворялось в воздухе, лицо Боровикова с мясистыми щеками, внимательными глинистыми глазами, растаяв в пространстве, тут же материализовывалось вновь, рождало в Наталье Юрьевне ощущение боязни и одновременно ненависти.
Еще позавчера, еще вчера она относилась к этому человеку довольно спокойно, – несмотря ни на что, даже на тот факт, что пес сильно напугал Варежку, – а сегодня относиться спокойно уже не могла.
Придя домой, она достала из холодильника бутылку водки, припасенную для гостей, мигом запотевшую в комнатном тепле, налила себе стопку, – Наталья Юрьевна первый раз в жизни ходила в суд. Да тем более сама, по доброй воле, без принуждения. Было ради чего выпить стопку.
Неожиданно зазвонил телефон. Она подняла трубку, проговорила тихо «Алло!» – и услышала в ответ хриплое, пропитанное никотином и алкоголем одновременно:
– Напрасно ты это сделала, глупая баба!
– Чего напрасно? – не поняла Грамолина, в следующее мгновение ощутила, как у нее сами собой передернулись плечи – она узнала голос Боровикова,
