Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Сейчас, дочка, приду в себя.
Важно было, чтобы голос не дрогнул, не расстроил Варечку. Варечку она часто называла Варежкой, и Варя любила откликаться на это имя.
– Я есть хочу, – пожаловалась Варежка.
– Потерпи немного, – попросила мать, – сейчас я отдышусь…
В следующий раз Генерал накинулся уже на Варежку, испугал ее так, что лицо у младшей Грамолиной едва не сделалось синим. В тот день Генерал по обыкновению несся вниз со скоростью вагона, сорвавшегося с тормозов, – вечером он лакомился соленой рыбой, потом много пил воды, мочевой пузырь у пса переполнился настолько, что моча начала капать из ноздрей, – неожиданно перед ним очутилась небольшая испуганная девчушка с крупными, побелевшими от страха глазами, пес, конечно, мог сбить ее с ног, что в другой раз сделал бы обязательно, но в голове кабысдоха словно бы что-то щелкнуло, как в будильнике, которому подоспела пора зазвенеть, слюнявые губы обвисли, он решительно тормознул, из ноздрей выбрызнули две желтоватые струи, и он, остановившись, положил Варежке лапы на плечи.
Варежка стала медленно опускаться на колени.
– Ты чё, Генерал? – неприятно удивился спустившийся сверху хозяин – не думал, что железный пес его так примитивно расслабится. – Чё сопли впустую развесил? – в голосе Боровикова зазвучали резкие железные нотки. – А ну, марш ссать в ближайшую клумбу!
Пес немедленно убрал лапы с Варежкиных плеч. Ему, естественно, хоть бы хны, хозяину тем более, – Боровикова не пробивали вещи много серьезнее, чем минутная слабость пса, стерегущего его домашний покой, а вот Варежка онемела.
Мать потом спрашивала у нее, что произошло, почему она такая белая, будто обмороженная, а Варежка в ответ не могла произнести ни одного слова – у нее пропала речь.
– Варежка! Варежка! – Мать запоздало обхватила ее руками, прижала к себе, заплакала, хотя знала, что тепло слез может оживить всякую умолкнувшую, даже омертвевшую душу, но Варежка не ожила. Мать поняла – это онемение от испуга, смертельно Варежку может испугать что-то очень опасное, но разбираться в том, что конкретно произошло, Наталья Юрьевна не стала, – не до того было, вновь прижала к себе дочь, вытерла слезы и повела Варежку к врачу.
Врач помог – это был друг покойного отца Натальи Юрьевны, очень старый и очень опытный детский доктор, через полторы недели Варежка начала медленно, с заиканиями говорить… И, естественно, рассказала, что произошло.
Наталья Юрьевна много раз ловила себя на том, что не умеет вести серьезные разговоры, тушуется, либо злится, краснеет, сбивается в речи, слова у нее рождаются невкусные, плоские, неубедительные, мысли – убогие, мозги скрипят, будто присыпанные песком – в общем, кажется, что в голове не работают оба полушария и в такие минуты Наталья Юрьевна обычно стыдится самой себя. Она хотела сходить к Боровикову домой, объясниться, но поняла, что разговора не будет, более того – хозяин Генерала просто не откроет ей дверь.
Она подошла к Боровикову на улице, когда Генерал, обмокрив несколько вялых, обреченно поникших в единственно живой около их дома клумбе, примерялся к грибку на детской площадке, намереваясь сделать то же самое, что и с цветами, Боровиков глянул на Наталью Юрьевну презрительно и отвернулся.
– М-м, – Наталья Юрьевна неожиданно почувствовала, что у нее, как и у Варежки, пропал голос, скрипело в горле что-то ржавое, ворочалось колюче, мелко, словно бы туда попал кусок льда, обварил глотку и напрочь перехватил у оробевшей женщины дыхание.
Боровиков и на жалобное блеющее «М-м» не обратил внимания, даже головы не повернул, это было обидно. Как ни странно, именно обида придала ей немного сил, она приблизилась к плотному, источающему крутую животную мощь мужчине и тронула его за рукав. Боровиков нехотя повернул к ней тяжелое плотное лицо.
– Вы выпускаете гулять собаку без поводка, – начала Наталья Юрьевна сдавленным, каким-то чужим голосом, – так ведь недолго и до беды…
– Пошла-ка ты отсюда вон, – не разжимая губ, очень внятно проговорил Боровиков и отвернулся от Натальи Юрьевны.
Та почувствовала, как внутри у нее что-то робко сжалось, сама она превратилась в мелкую козявку, в букашку, каких мы десятками, а то и сотнями давим летом, не видя, не замечая их, в ней, словно рыба, шевельнулась обида, проплыла по телу внутри и исчезла. Разговора не получилось. Но Наталья Юрьевна не была намерена сдаваться.
– Послушайте! – воскликнула она. – В конце концов с вами разговаривает женщина!
В Боровикове что-то шевельнулось, неяркие, глинистого цвета глаза его блеснули.
– Это ты женщина? – поинтересовался он хрипло. – Ты давно смотрела на себя в зеркало? – Боровиков сплюнул себе под ноги, Наталье Юрьевне даже показалось, что плевок, попавший на остывшую по осени землю, зашипел недобро.
Самое большое желание в эту минуту было незамедлительно развернуться и уйти к себе домой, под защиту родных стен, там отдышаться и обдумать ситуацию, решить, как действовать дальше, но Наталья Юрьевна пересилила саму себя и решив не замечать оскорбительных слов соседа с верхнего этажа, сказала:
– То, что вы выпускаете такую опасную собаку без намордника – Господь с вами, но вы хотя бы держите ее на поводке. У меня дочка так испугалась вашего пса, что я несколько раз водила ее ко врачу – от испуга у нее пропала речь.
– Генерал! – прерывая Наталью Юрьевну, призывно выкрикнул Боровиков.
Генерал, уже приладившийся к детскому грибку, чтобы пообильнее смочить его тугой золотистой струей, с сожалением поглядел на облюбованный предмет и опустил заднюю ногу.
Перемахнув через песчаную ямку, из которой торчала забытая кем-то из детишек крохотная лопатка с красным лакированным черенком, понесся к хозяину.
– Задерживаешься, Генерал, – упрекнул его хозяин, – стар стал, что ли? – повел головой в сторону Наталии Юрьевны: – Возьми-ка ты ее! Вперед!
Генерал оскалил зубы, брылья у него раздвинулись в обе стороны, как жабры у большого хищного окуня, в глотке дрябло задребезжал свинец, и он прыгнул на Наталью Юрьевну. Грамолина, женщина немаленькая, прочно стоявшая на ногах, на землю полетела, будто пушинка. Боровиков засмеялся, потом резко оборвал смех и выдохнул из себя трубно, с силой:
– Хы!
Пес, крутя блестящим, тугим, словно бы обтянутым гусарскими лосинами задом, вцепился зубами в руку Натальи Юрьевны, но рвать рукав не стал, словно научен этому был, а лишь тупо сдавил челюсти; Наталья Юрьевна с ужасом подумала, что собака сейчас разомнет ей своими железными зубами кость, изувечит, но, видать, Генерал и тут проявил свою ученость, передвинул зубы по руке к плечу – он подбирался к горлу несчастной женщины. Хозяин с интересом следил за действиями своего питомца.
Генерал рыкнул зажато,
