Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Присоединимся поэтому к ученому суждению, основанному на живом опыте работы с подручными образцами: шаманским бубном может быть любой предмет. Этот вывод, на первый взгляд холодный и невинный, ведет, однако, к роковым заключениям.
Даже если принять более чем двусмысленное любомудрственное положение «не мысль рождает вещь, но вещь рождает мысль», невозможно отделаться от вопроса: «Какая вещь какую мысль?» Ответа требует простая любознательность. Московские мыслители, не мудрствуя лукаво, принимали как истину, что вещь рождает ту самую мысль, которой она вещь. Будь иначе — как осуществлять управление державой? А буде оно так — достаточно показывать людям вещи, и они тут же начинают их мыслить. Но чего требовать от обычных любомудров, если даже такой высокий ум среди них, как Остов, сам недалеко ушел от достойного разве пещерного жителя предвидения: «Увидят зебру и поймут».
Впрочем, Шекспир описывает полет Мавы Оловянной с немного иным прозрением.
ИЗ «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТЫ»
Ромео: Я видел сон.
Меркуцио: Я тоже.
Ромео: Ты — о чем?
Меркуцио: О том, что врут все те, кто занят сном.
Ромео: Но истина при них, покуда спят.
Меркуцио:
Так это ж все от королевы Маб!
Чуть призракам рожать — она уж тут
Как тут: сама величиной с агат
В дешевом перстне — акушерка фей,
В ее упряжке тварей мелкий рой —
Кишат и спящим нагло в ноздри прут…
Ее возок сверчка крылами крыт
В ободьях спицы из паучьих лап
Шлея и вожжи — все паучья ткань
Из лунных струй слезливых свит хомут
На хлыст берется тараканий ус
И крепится к колену саранчи
А кучером — в ливрее серой гнус
В пол-роста гниды, что из-под ногтя
У праздной девы достают иглой
Сам экипаж — изгрызенный орех
Точила белка или дряхлый жук
У этих фей и мастера под стать!
Когда ж несет ее ночной галоп
Сквозь мозг влюбленных — грезят о любви
Вдоль ног придворных — грезят о дарах
По пальцам стряпчих, эти — о делах
У дам меж губ — тем снится поцелуй
А то из мести россыпью прыщей
Карает их разгневанная Маб
Чтоб изо рта не пахло от сластей.
Вон — интригану въехала в ноздрю,
Тот смотрит сон, чего б еще сплести
То сунет в нос духовному лицу
От дани паствы поросячий хвост
А этот видит выгодный приход.
Коль воину вдоль шеи пробежит
Он режет глотки иль крушит зубцы
Он грезит об испанских о клинках
Да чашах по пять ведер. Вдруг трубят
И барабанят в ухо. Он вскочил,
Перекрестился в страхе раз-другой
И снова в сон.
Еще умеет Маб
Запутать гриву конскую да так
Волосья заплести в узлы, что их
Не расплести, беды не накликав.
Вот ведьма! Сядет девице на грудь
И давит, давит: бремя учит несть,
Выносливых воспитывает баб…
Да это ж все она!
Ромео:
Постой, постой,
Меркуцио, — ну, полно о пустом.
Меркуцио: Да, о пустом… Я говорю о снах…
НЕНУЖНЫЕ БУБНЫ
По Шекспиру, призрак или душа человека рождает мысль, вид которой предполагается формой души, беременной этой мыслью, а Мава со своим жуковато-поверхностным бубном лишь помогает при родах. Обогащенный знанием Онг Удержи Ветер вникнул теперь в то положение, будто бы бубном для пробуждаемой мысли может стать все равно какая вещь.
Философам издревле свойственно привлекать собак для подтверждения своих догадок. Вспомним хотя бы платоновскую собаку, грызущую кость ради заключенного в ней мозга, или собаку гимнософистов, сосущую мозг, чтобы извлечь оттуда кости. Даже самый жалкий мыслитель-логик легко опроверг бы умозаключение Доржиева: «Если с помощью любой вещи можно мыслить любую другую вещь, нельзя ли обойтись вообще без бубна?» Так подумал наш шаман, и его мысль оказалась тем самым бубном, который хотя и мог бы пробудить любую другую мысль, но пробудил именно эту. Логик опроверг бы его на живом примере одной из таких собак. Действительно, «любой» предмет и «никакой» предмет — не одно и то же. У собаки можно отнять ту или иную кость, но попробуйте оставить ее без единой кости. Собака подохнет.
Онг хорошо понимал всю эту ложную, но на вид справедливую мысль, этот софизм, не говоря о лежащей пониже мысли мнимой очевидности. Из плоских псовых рассуждений следовало бы, что камлающий без бубна шаман состоит в той же пропорции к шаману с бубном, что дохлая собака к живому животному с костями в зубах. С этой стороны сомнений не было. Но Онг вовсе не стоял на том, что «живая собака лучше мертвого льва». Тем менее был он вынуждаем считаться с подобным оценочным суждением в отношении к шаманам с бубном и без него. Так ли оно очевидно, что «лучше с бубном, чем без»? И в каком смысле лучше? И ту ли мысль, какую мы ему бездумно приписываем, вкладывал в свои печальные стихи о всемогуществе смерти автор Вечной Книги? Останки льва по отделении его жизненного духа действительно не представляют ни пищи любопытству, ни особой ценности. Не труп ведь носит добрые качества знаменитого зверя. Но лишь лишив живого льва всяких костей и мяса, сможем мы провести возгонку его наиболее драгоценных зверских качеств: мужества, величия, царственной лени. Оставляя в стороне кости, мы возгоняем его достоинства в чистом виде, свободном от
